Серьезную историю крепости можно почитать здесь - www.allcastles.ru/finland/olavinlinna.html
Название: Сказка замка Олафсборг
Автор: WTF Modern Age 2014
Бета: WTF Modern Age 2014
Исторический период: 1475 — 1907 гг
Размер: миди, 4189 слов
Персонажи: звери, насекомые, духи и птицы, Айно Акте, ОМП, также упоминаются: Эрик Аксельссон Тотт, Александр Суворов, Карл Кнутссон Бунде, Иван Третий Великий, Йоахим фон Мицлоф, Густав Второй Адольф и пр.
Категория: джен
Жанр: сказка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: История замка Олафсборг (Нюшлотт, Олавинлинна)
Примечания: читать дальше
автор вдохновлялся историей города Савонлинна и крепости Олафсборг, а также произведениями Ганса Христиана Андерсена и Сакариуса Топелиуса
Облака отражались в воде, а река-то была быстрая, бурная — того и гляди, засмотришься, упадешь, и унесет прочь, под мосток, да прямо к гранитным островам, поросшим соснами.
— Отчего мы живем в таком месте? — спрашивал у старшего брата серый маленький мышонок, похожий на клочок меха. — Скучно, холодно. Вот ласточки рассказывают о других краях — там солнце светит круглый год, все люди загорелые, а мышам — раздолье: и сало, и сыр, и масло, ешь — не хочу!
— Дурной ты, — отвечал ему старший брат. В лапах он держал деревянную щепку, которой когда-то пробовали масло. Ах, как вкусно она пахла! Брат был старше в два раза и по праву считал себя умней и опытней: ведь у него даже была морщина на лбу! У кого, кроме мудрецов, она появляется? — Кто же, кроме нас, хранить Замок будет?
— Чего это я дурной? — мышонок обиделся и надулся. — Не дурней тебя. Двадцатый век на дворе, как люди говорят, а мы все на месте сидим, совсем замшели уже. Нет, чтобы новые края повидать... Да ты даже выходить наружу мне не разрешаешь!
— Рано.
— А когда будет не рано?
— Посмотрим, — загадочно заметил брат и исчез, прихватив с собой щепку, которая на самом деле была частью весла старинного корабля.
Мышонок недовольно взглянул ему вслед, и самое глупое решение пришло в его серую головенку. Довольно держать его за маленького! Он и сам может о себе позаботиться. А чтобы слова не расходились с делом, решил он отправиться на самый верх Церковной башни и не выходить оттуда пару-тройку дней; пусть брат поволнуется!
«Ишь, хранить, — ворчал он, карабкаясь по крутым переходам, — тоже мне нашел сокровище; кому вообще нужна эта развалюха? Вот посижу под крышей день... Или два. Или неделю. Он сразу поймет, что был неправ!»
Под ноги ему попалась мокрица, и, не заметив ее за своими мыслями, мышонок подскользнулся и упал.
«Мамочки», — в ужасе подумал он, ударившись бархатной шубкой о ступеньку. Он попытался ухватиться за что-нибудь, но от резкого движения его повело в сторону, прямо к провалу. Процарапав коготками по камню с неприятным звуком, он не удержался и свалился вниз. Пару раз мышонок больно ударился о стену, но падение от этого не замедлилось; наоборот, он летел куда-то дальше, все ниже и ниже, куда никогда еще не ходил: ни в одиночку, ни с братом.
Наконец он больно ударился спиной и почувствовал, что больше никуда не летит. Он лежал на чем-то очень холодном и мокром. Мышонок пощупал это что-то лапкой и удивился — оно было круглое и покрыто какими-то узорами. Какие-то волглые обрывки ткани попались под пальцы, и он брезгливо отряхнулся.
— Кто это здесь копошится? — послышался мрачный и низкий голос из темноты, и мышонок зажмурился, представив себе великана. Когда он осмелился открыть глаза, перед ним стоял старый седой крыс.
— Тебе чего тут надо, сосунок? — невежливо спросил хозяин, глядя на него сверху вниз.
Оказалось, что мышонок лежал на груде серебряных монет, в маленькой клетушке, и сверху в высоком сводчатом потолке виднелся квадрат света; похоже, именно оттуда ему довелось упасть. Мышонок долго думал, что ответить, но вместо этого нахально просипел, ужасаясь своей наглости:
— А кто вы такой, дяденька?
— Я? Я — Крыс.
— А почему вы тут живете?
— А ты почему тут вопросы задаешь? — рассердился Крыс, но все-таки сменил гнев на милость и ответил:
— Я храню здесь клад.
— А вам не одиноко?
— Есть немного, — признался тот, чуть потоптался и неожиданно присел рядом. — Тут, понимаешь, дело такое, никто об этом месте не знает почти, вот и приходится время коротать — с пауками в кости играть. Да разве эти изверги поговорят? Буркнут себе пару слов, и все.
— А чей это клад?
— О... — начал было Крыс, но подозрительно взглянул на мышонка. — А чего это ты выспрашиваешь? Никак унести хочешь? Так не получится. Отсюда только один ход есть, и ни одна монета в него не пролезет — вот так-то!
— Не сердитесь, дяденька Крыс, — попросил мышонок и потер под носом кончиком хвоста. — Меня брат не пускает никуда, я и не знал, что в нашем замке клады лежат.
— Ах вот оно как... — Крыс задумался, а затем тряхнул головой, и в голосе его появились мечтательные нотки, — Труднехонько тебе будет выбраться отсюда, путь опасный. А клад мой положили больше пятидесяти лет назад, в 1846 году, если по-человечьи считать. Как сейчас помню — был я маленьким совсем крысенышем, прятался тут от отца, и вдруг камень из стены исчезает! Я перетрусил было, да слышу голоса людские. Интересно мне было послушать, и подобрался я поближе. «Оставлю я монеты здесь, — сказал кто-то, по выговору офицер русский. — Не нести же их с собой. Через год заберу, как раз к свадьбе». Не успел опомниться, и тут меня чуть мешком не зашибло! Да тяжеленным, словно булыжниками был набит! Да ты оглянись, вот его остатки.
— И как, вернулся? — с любопытством спросил мышонок, щупая обрывок ткани.
— Нет. Уж не знаю, что случилось, но через год все русские солдаты исчезли, и привезли сюда заключенных. Вот тоска была! Голодно, холодно — и нам, и им. А от серебра этого тоже холод шел. Видно, людям здесь не по нраву стало, вот они и исчезли окончательно... Лет через двадцать, кажется. Впрочем, не помню. Помню, что пожар как-то раз был. Или два?
— Страшно было?
— Очень! Стены накалились, а металл плавился! Крыша рухнула, и вместе с ней — птичьи гнезда. О, это был скорбный день для них! Как плакали птицы над Церковной башней. Меня до сих пор пробирает дрожь, когда я вспоминаю тот день. А все из-за людей, которые плавают по реке на изрыгающих дым железных штуках...
Он осекся, прервав свой увлекательный рассказ, и вновь нахмурился, видно, вспомнив о людях что-то нехорошее.
— Так. Закрой рот.
Мышонок послушно захлопнул рот.
— Встань.
Мышонок встал.
— А теперь видишь, вон там красный камень чуть выступает? Заверни за него, там и проход увидишь. Только осторожней, а то мало ли чего...
— Спасибо, — поблагодарил мышонок и сделал книксен. Он хотел было попросить разрешения еще как-нибудь заглянуть в гости, но не решился.
Седой крыс внимательно на него взглянул, но ничего не сказал, только помахал лапой на прощание.
В проходе было сухо и темно. Пахло сеном и сырными корками, и, ободренный запахом еды, мышонок бросился вперед.
Через полчаса он выбился из сил, а еще через час — забурчало в животе, и мышонок с тоской вспомнил похлебку, которую варил его брат. Он уже представил большую ложку, которая сама неслась в его рот, и зажмурился, предвкушая приятное ощущение на языке, но внезапно врезался во что-то мохнатое.
— Ой, — пискнул он, и отстранился, рассматривая неожиданное препятствие.
В глубине шерсти внезапно открылись два глаза, и большой паук пренебрежительно взглянул на мышонка.
— Извините... — пролепетал тот. — Я нечаянно, честное слово.
Паук издал невнятный звук. Теперь уже четыре пары глаз глядели на незнакомца.
— Я заблудился, — сделал еще одну попытку оправдаться мышонок. — Знаете, я иду домой... И очень хочу есть.
Паук потер передние лапки и вздохнул. Затем внезапно развернулся и засеменил вдоль прохода. Мышонок пожал плечами и, подумав, побежал за ним.
Вскоре они попали в большую комнату, увешанную паутиной. Из паутины были сплетены стулья и столы, гамаки и гобелены, и мышонок ахнул, увидев, как солнце, проникнувшее сквозь щели в стенах, играет на этих тонких кружевах.
Множество пауков жило здесь, как огромный живой ковер, и провожатый растворился в этой безмолвной, кружащейся в паутине толпе. Мышонок растерялся и осторожно выглянул в ближайшую щель. День был в самом разгаре, и на площади у замка остановилась дорожная карета.
— Грммм, — послышалось за спиной у мышонка, и он подпрыгнул от неожиданности.
— Ой, здравствуйте, — поздоровался он с обладателем этого страшного голоса и только после этого осмелился развернуться.
Большой белый паук стоял у него за спиной, покачиваясь и опираясь на золотую трость. Белая шерсть его свисала сосульками и кое-где была заплетена в косы, с мерцающей в них золотой нитью. Паук внимательно смотрел на мышонка тремя из своих шестнадцати глаз и молчал.
— Я заблудился, — пояснил мышонок и ему, делая книксен. — Хочу домой. И есть.
— Грммм!
Точно тень, повинуясь этому повелительному тону, сверху стремительно спустился паучок, и перед мышонком появилась сушеная муха.
— Извините, но я этого не ем. Вот если бы у вас был сыр, господин, — виновато ответил тот и отодвинул угощение.
— Грммм... Привередничать в гостях нехорошо, юноша…
— Вы умеете говорить? — мышонок даже попятился от неожиданности. Почему-то он решил, что все пауки немы.
— Я очень стар, юноша, — два из трех открытых глаз паука сомкнулись, и он тяжело вздохнул, — вы даже не представляете — насколько. Я помню, как пришли сюда русские сто пятьдесят лет назад, и мой родной язык больше не звучал в этих стенах. Тогда они забрали эту землю себе... Я помню даже великий штурм, когда в 1714 году наш дом превратили в руины. Тогда я был совсем глупым, и радовался, когда после удачного выстрела в стенах появлялись пробоины, а камни падали с таким грохотом, что не было слышно истошных криков раненых. После этого крепость чинили, но она все равно стала совсем другой... Совсем другой, — он повторил дважды, как будто хотел, чтобы мышонок это как следует запомнил. — Потом уже ее перестроил тот русский, по имени Суворов. Стены, бастион, подземный канал для лодок. Не скажу, что стало хуже, юноша, но…
Пока паук рассказывал, мышонку принесли несколько крошек хлеба, изысканно наколотых на серебряные булавки, и он незаметно съел их, одну за другой.
Паук замолчал на полуслове и закрыл последний глаз.
Он сидел так долго, и, в конце концов, мышонок заволновался и окликнул его, но старый паук, так и не удостоив его взглядом, лишь махнул одной из лап и важно удалился. Вслед за ним пропала его свита, разбежавшись по щелям и трещинам среди камней... Должно быть, важной шишкой был здесь этот паук!
Уха мышонка дотронулось что-то липкое, и, запрокинув голову, он увидел, что сверху спустилась веревка, сплетенная из паутины. Он почесал в затылке и неуверенно дотронулся до нее: она тут же прилипла к лапе, и мышонка стремительно потащило куда-то наверх.
Мимо него мелькали переходы и перекрытия, какие-то существа разбегались прочь при его приближении, но сам он толком не успевал рассмотреть ничего, проносясь мимо, и, в конце концов, пришел в себя где-то под крышей.
Молчаливый паук оторвал от его лап липкую веревку и исчез в провале.
Мышонок огляделся. Низкие деревянные скаты и клочья сена вокруг, солнечный свет проникал сквозь щели, невольно ослепив его, после темноты. Дикие голуби мирно курлыкали, не заметив его появления. Странное дело! Здесь ему тоже не доводилось бывать, и он с интересом приблизился к гнездам.
— Здравствуйте! — воскликнул он, обращаясь к птицам, но те всполошились и захлопали крыльями:
— Уводите детей, прячьте яйца! Чужаки, чужаки!
— Извините...
— Молчи, молчи! Не говори ничего! Иди прочь, прочь!
— Погодите! Да выслушайте же меня!
— Хам! Берегите птенцов! Он научит их плохому!
Мышонок обиделся и отошел к краю, где между крышей и стеной зияла огромная щель. Далеко внизу шумела вода, и ветер дул прямо в мордочку. Он зажмурился, разглядывая крутой скат из камней, уходящий в воду, и всполошился только, когда рядом с ним сел огромный ворон.
Мышонок хотел было попятиться назад, но, как назло, застрял задом среди камней.
— Я тебя не обижу, — хрипло сказал ворон, пристально рассматривая его. — Что ты здесь делаешь, мой маленький обед?
— Я попал сначала к крысу, а потом к паукам, господин. Они накормили меня и привели сюда, потому что я хотел домой.
— Ну, это не твой дом.
— Да. И я не знаю, как мне туда попасть.
Зажатый камнями, мышонок чувствовал себя совсем маленьким и глупым. Да еще и горький страх подкатывал к горлу: вдруг ворон его съест, несмотря на свои уверения?
— А где ты живешь, дитя? — серьезно спросил его тот.
— В подвале дома коменданта, господин Ворон.
— А! Мой прапрапрапрадед рассказывал мне, что когда-то там было место, где держали воина по имени Йоахим фон Мицлоф. Тогда была война, очередная великая война, которая длилась тридцать лет. У него был паж, и этот мальчик все время подкармливал нас, воронов. Он бросал хлеб и приговаривал, чтобы не слышали стражники: «Выклюйте глаза шведским воинам! Так же, как сейчас клюете эту лепешку». Фон Мицлоф был почетным пленником, из древнего померанского рода. Сам король не гнушался осведомиться о нем! А как описывал мой прапрапрапрадед погребальный пир в честь Густава Второго Адольфа! Пятнадцать черных быков и столько же быков белых, пятнадцать коров было заколото и зажарено на углях. Девяносто овец было съедено на погребальном пиру, и двадцать фунтов свежайшего речного лосося. Ах, хотел бы я побывать там! Говорят, даже замковые псы лежали с набитым брюхом и осоловевшими от сытости глазами. Не то, что сейчас, когда хорошо, если поймаешь какую-нибудь мышь…
Мышонок похолодел и громко сглотнул.
— Сегодня я не слишком голоден, — добродушно заметил ворон. От его зоркого взгляда не укрылся страх мышонка, и он довольно приосанился, встопорщив перья на шее. — Не стоит бояться.
— Я не... Не боюсь, господин ворон, — пролепетал тот еле-еле. — Может быть, вы подскажете, как мне вернуться домой?
— Я редко бываю внизу, — последовал ответ, и мышонок пал духом. — Однако я знаю, кто точно может рассказать тебе, мой маленький дрожащий комок, где же ты живешь.
— Кто?
— Тот, кто был здесь с самого начала, — важно и таинственно сообщил ворон. — Он так стар, что, наверное, родственник всем этим скалам, которые стоят здесь испокон веков. Ты, наверное, слышал, как в темные зимние ночи кто-то ворочается внизу, в подвалах замка? Это Старик-Без-Имени, и уж он-то знает все.
— Он — человек?
— Не говори глупостей. Люди не живут так долго.
Мышонок зажмурился, и его внутреннему взору представилась седая тень, у которой не только имени нет, но нет и лица.
— Он — дух этого замка, вот так-то, — торжественно заключил ворон. — Поэтому, если кто тебе и может помочь, то только он.
— А как мне к нему попасть?
— Вообще-то... — и ворон внимательно посмотрел на собеседника, а затем вниз, потом еще раз на мышонка и еще раз вниз. — Пожалуй, я помогу тебе... Сегодня. Но завтра не рассчитывай на мою милость. И на пощаду тоже. Я отнесу тебя вниз, к проходу в подвал, где когда-то был тайный ход. А дальше старик сам найдет тебя.
«И съест». Эта мысль явственно показалась во взгляде мышонка, но вслух он ничего не сказал, потому что даже не представлял, как ему выбраться из этой башни самому.
— Садись мне на спину, — велел ворон, приняв молчание за знак согласия, и мышонок осмелился выползти из своего укрытия и полез на птичью спину, цепляясь изо всех сил за жесткие перья. Ворон недовольно ежился, но терпел.
— Теперь держись крепче, мой будущий обед! — насмешливо вскричал он, и мышонок приник к его спине.
Ветер встопорщил его шерстку, когда ворон взлетел вверх, и мышонка чуть было не стошнило прямо на спину своего спасителя, когда земля, небо, вода и крепостные стены поменялись местами, точно причудливая мозаика.
«Нет, полет — это не для меня», так думал он, пока длилось это странное состояние. Иногда ворон так резко уходил вниз, что в животе ёкало, и, как только они приземлились, мышонок тут же съехал со спины своего спасителя и упал навзничь, глядя прямо в небо.
— Спасибо, господин ворон... — в изнеможении поблагодарил он, и ворон обеспокоенно наклонил голову.
— Эк тебя разморило, — с непонятной интонацией произнес он, — вон там проход, прямо за тобой. А теперь беги, маленький мышонок! И помни, когда мы встретимся, я с радостью попробую на вкус твое дрожащее тельце!
Ворон щелкнул клювом, и мышонок поднялся на неверных лапах и побежал к проходу. Сзади него зашумело, солнце скрылось за тенью от крыльев ворона, и невольный спаситель-враг исчез.
В проходе было темно и холодно, и где-то вдалеке капала вода. С осторожностью мышонок скользил по крутому спуску из склизких камней, распугивая мокриц: лететь куда бы то ни было — вниз или вверх — ему больше не хотелось. Он обрадовался, когда впереди стало чуть посветлей, и убыстрил шаг.
Проход резко оборвался, и он оказался на краю стены. Под его лапами раскинулся огромный темный зал, и в середине можно было рассмотреть белеющий в темноте накрытый праздничный стол. Точно слушаясь мышонка, под его взглядом справа и слева загорелись тусклые огоньки, как будто кто-то приглашал его спуститься. Оборванные гобелены на стенах слабо шевелились от еле заметного ветерка, и мышонку казалось, будто сумрачные, вытканные на них звери бегут прямиком на него.
Идти назад было некуда, да и некогда, и он, затаивши дыхание, спрыгнул вниз, больно отбив себе ступни.
Во главе длинного деревянного стола высилось резное деревянное кресло, и за ним, на стене, висела медвежья шкура. Распяленная в грозном рыке пасть точно венчала трон, и все это было таким огромным, что мышонок опять оробел. На столе были расставлены яства и кубки, как будто хозяин ждал гостей: но на деревянных тарелках лежала пыль, а фрукты и мясо были покрыты изморозью. На лавках лежали какие-то тюки, но мышонок не успел подумать, зачем они здесь.
— Гость — в дом, счастье — в дом, — громыхнул чей-то голос под потолком, и мышонок замер, а затем на всякий случай сделал книксен, как его учила бабушка. Ведь нет ничего хуже, чем быть невежливым в гостях. Он вспомнил, как вел себя в гостях у пауков и покраснел.
— Здравствуйте, — прошептал он, и эхо подхватило его слово и понесло по залу.
— Садись и чувствуй себя как дома!
Мышонок неуверенно приблизился к столу и с трудом влез на лавку, цепляясь за ближайший тюк. Пыль набивалась ему в нос, повисала на усах, и он чихнул. Тюк был набит чем-то мягким и теплым. Подтянувшись, мышонок забрался на стол и поежился от холода.
— Я — мышонок, — сказал он и чихнул еще раз. — Добрый ворон сказал мне, что где-то здесь живет Старик-без-Имени.
— Зачем он тебе?
— Я заблудился и не знаю, как мне попасть домой. По мне соскучился мой брат... Наверное, он ищет меня и не знает, куда бежать.
Чей-то неуютный пронзительный взгляд уставился куда-то в шею мышонка, и тот вздрогнул.
— И что?
— Ворон сказал, что старик знает все, что здесь творится. Наверное, он поможет мне вернуться домой. Выведет наружу.
Голос молчал, а когда вновь заговорил, зазвучал гораздо мягче.
— Многие хотели, чтобы я вывел их отсюда, из этого зала. Некоторые из них хотят и сейчас. Оглянись! Вот эти люди, которые пытались унести сокровища нашего замка: многие из них сидят здесь много лет, и, пока я жив, им не суждено проснуться.
В ужасе мышонок оглянулся и заметил, что то, по чему он карабкался, действительно было человеком. Рука лежала на столе, обросшая пылью, и волосы, собранные в хвост, казались серыми в тусклом свете. Лица не было видно, оно пряталось в тени, но казалось, будто спящий наблюдает за ним. Все, все эти тюки когда-то были людьми, и всех их пригласили к столу так же, как и его самого.
— А разве... Разве вы можете умереть? — он взглянул наверх, стараясь отыскать, где же прячется говоривший с ним.
— Все умирает, — ответил ему Старик-без-Имени. — Время стирает нас, время стирает камни. Люди забывают себя и своих родных и разбирают старые замки, чтобы строить из них новое. Когда это случится, я останусь здесь, чтобы замерзнуть навеки, и умирать каждую зиму, и так много тысяч лет подряд.
— Но ведь можно это остановить!
— Старое должно уходить, освобождая место новому. Кто сейчас вспомнит, что творилось двести или триста лет назад в этом месте! Кому интересно знать преданья старины…
— Мне интересно! — выпалил мышонок и смутился своей внезапной искренности. Еще утром он и не подозревал о том, что столько всего происходило в его родном замке. Казалось бы, груда камней, которая построена людьми, и больше ничего!..
— Да? — с некоторым подозрением поинтересовался голос.
Белая тень отделилась от стены и медленно проплыла к трону. Там она стала плотней, и постепенно из этого облака собралась тощая фигура. На кресле сидел старик. Не был он величественным, высоким или ужасным, скорее, просто высохшим до изнеможения. Не было на нем и короны, и драгоценных каменьев. Но при этом мышонок чувствовал, что если хозяин захочет, он может обрушить потолок замка ему на голову.
— Что же ты знаешь об этом месте? — требовательно спросил старик, наклонившись к нему.
— Я знаю, что здесь были русские, — торопливо ответил мышонок. — И держали заключенных. А еще тут был Суворов, и он здесь строил. Что-то. А до этого сидел знатный человек, а после него была война... Лет через сто. И еще тут хоронили короля вместе с быками.
Старик нахмурился, но потом его лицо сморщилось, и он громогласно расхохотался. С потолка на мышонка упала штукатурка, и он согнулся и заткнул уши, чтобы не оглохнуть. Ему показалось, что спящие пошевелились, но так страшно было вглядываться в их замшелые лица, что он зажмурил глаза.
— Не бойся, — отсмеявшись, произнес тот, у кого не было имени. — Ты еще чересчур мал, чтобы понимать и помнить. Тем более, людей тебе вряд ли доводилось видеть, так?
Мышонок честно задумался, по-прежнему не открывая глаз.
— Я видел, — наконец сказал он. — В городе. Из окна. И один раз сюда приезжал какой-то, чтобы посмотреть состояние замка. У него была белая тряпка, по которой он водил пером. И он все приговаривал, что все плохо и старо. И что двадцатый век на дворе, и не место здесь этой рухляди.
— Сам он рухлядь! — рявкнул старик, и откуда-то отвалился камень, гулко упав на пол. — Как я ненавижу всех этих умников, — уже тише добавил он. — Разрушить легко, но хранить трудно. Интересно, что сказал бы бейлиф Нильс, если бы узнал, что все его труды после войны с русскими, хотят уничтожить? А тот самый Суворов? Или сам Эрик Аксельссон Тотт?
— А кто это? — осмелился спросить мышонок. Он начал переставать бояться старика-без-имени. В конце концов, тот разговаривал с ним и даже давал волю своим чувствам! А ведь они оказались так понятны и естественны.
— Эрик Аксельссон Тотт, — с чувством произнес старик, смакуя каждый слог этого имени. — Он позвал меня сюда, из старого замка Хяме. Эрик Аксельссон Тотт — знатный рыцарь из Дании, что заложил здесь первый камень в 1475 году. Как жаль, что ему не удалось увидеть, каким стало его творение! Его отец желал, чтобы Эрик, второй из его сыновей, стал священником, и тот вначале слушался его, а потом бросил университет в Падуе, чтобы вернуться на службу к своему родственнику, Карлу Кнутссону Бунде. Вначале Эрик был лишь оруженосцем, но благодаря своему уму и знаниям быстро выдвинулся. Карл Кнутссон стал королем Швеции, коронованным под именем Карл Восьмой, и трижды он был на престоле, и трижды его изгоняли прочь. Эрик Аксельссон получил за свою службу лен на границе с Русью и пригласил мастеров из Ливонии, чтобы построили этот замок. Совсем скоро после его смерти, Иван Великий пытался захватить Олафсборг, но все его попытки оказались обречены на неудачу. Помню я и черного барана, который выбежал на крепостную стену. Русские решили, что это сам дьявол пляшет у стен замка, а тогда еще шел дождь, и молнии разрезали небо. От ужаса они сняли осаду и ушли прочь, бежали, потому что никто из них не был готов встретиться с адом лицом к лицу. Из здешних рыцарей ни один не понял, откуда взялся баран, но я знал. Я знал, потому что славно повеселился тогда! Какое же веселое было время, и как я был юн в те годы! Теперь-то все уже позади, и впереди лишь обреченность.
— Может быть, не все так плохо? — осмелился заикнуться мышонок. — Ведь все можно исправить, если захотеть!
— Как можно исправить забвение? — горько поинтересовался старик, уставившись куда-то в сторону. Спрашивал он явно не у своего гостя, но тот крепко задумался.
— Ладно, не забивай себе этим голову, дитя, — наконец вздохнул он и поднялся. — Тебе пора домой. Иди ко мне, не бойся.
— Я не боюсь, — честно ответил мышонок и шагнул вперед.
Старик вновь растворился, и белое облако окутало резной трон. Львиные морды на подлокотниках исчезли в белизне, и тихо-тихо она закрывала стол, чудесные яства и незадачливых грабителей, бродивших много лет в своих снах.
Мышонок вздрогнул, как только туман дотронулся до его лап, и опять зажмурился.
Вновь его охватило ощущение полета, и голос старика-без-имени прощался с ним, и почему-то мышонку было его очень жаль.
Очнулся он на каменной брусчатке внутреннего двора, прижимаясь щекой к одному из камней. Мышонок медленно сел. Приснился ли ему этот разговор или же все было на самом деле? Знает ли брат про Эрика Аксельссона Тотта или это не более, чем выдумки? Он представил, как где-то далеко внизу грезят незадачливые грабители, и передернулся. Нет, надо домой, к брату.
Он только было поднялся на лапы, как услышал чьи-то голоса из арки, которая вела к главным воротам. Это говорили люди.
— Прошу вас, держите зонтик крепче, госпожа Акте. Ветер может вырвать его.
— Бог с ним, с зонтиком! Почему вы раньше не рассказывали мне об этом месте? Ведь я могла бы дать концерт здесь! Странно это, я была в Париже и в Нью-Йорке, в Лейпциге и Стокгольме, но тут словно сами камни говорят со мной, шепчут мне что-то, как будто когда-то я уже бывала здесь…
— Наверное, вы переутомились с подготовкой к Саломее, госпожа Акте. Творческие люди всегда подвержены впечатлениям.
— Искусство не утомляет меня... Здесь нечто другое. Я не могу этого объяснить. Просто это то место, где я всегда должна быть. Оно поет, разве вы не слышите? Оно поет о прошлом и о будущем.
— Может быть... — собеседник был осторожен. Кажется, он вовсе не хотел обидеть свою даму.
— Знаете, друг мой, а ведь я могу написать, чтобы мне разрешили здесь петь. Опера в Финляндском княжестве! Разве можно было об этом мечтать? И мне так жаль этот прекрасный замок, он совсем разваливается. Ведь ради туристов его могут восстановить, и он послужит еще много-много лет. Это сама история, история нашей земли.
— Вы так романтичны, госпожа Акте. Может быть, для начала вы желаете отобедать? В «Казино» уже заказан для вас столик.
— Да, конечно... Но от этой мысли я не отступлюсь. В конце концов, я — первая оперная певица княжества Финляндского! Должен когда-нибудь появиться и первый оперный театр. Пусть не здесь, но это место будет лишь первым к нему шагом…
Голоса затихли, но мышонок все еще сидел, затаив дыхание.
— А все-таки, — шепнул он вслух, не опасаясь, что его услышат. — Все-таки я был прав. И забвения не будет.
Откуда-то снизу послышался вздох благодарности, и, окрыленный подслушанным разговором, мышонок вскочил.
— Пожалуй, ты стал совсем самостоятельным, — заметил позже ему брат, разливая в старый наперсток дождевую воду. — Если хочешь, можешь выходить наружу. Только в лодки пока не садись. Рано тебе уезжать.
— А я и не хочу больше никуда, — заявил мышонок. — Я теперь столько всего знаю о нашем замке!
— Вот как? — отозвался его брат, и это было все, что он сказал. В конце концов, мудрость и любопытство редко уживаются вместе!
— Отчего мы живем в таком месте? — спрашивал у старшего брата серый маленький мышонок, похожий на клочок меха. — Скучно, холодно. Вот ласточки рассказывают о других краях — там солнце светит круглый год, все люди загорелые, а мышам — раздолье: и сало, и сыр, и масло, ешь — не хочу!
— Дурной ты, — отвечал ему старший брат. В лапах он держал деревянную щепку, которой когда-то пробовали масло. Ах, как вкусно она пахла! Брат был старше в два раза и по праву считал себя умней и опытней: ведь у него даже была морщина на лбу! У кого, кроме мудрецов, она появляется? — Кто же, кроме нас, хранить Замок будет?
— Чего это я дурной? — мышонок обиделся и надулся. — Не дурней тебя. Двадцатый век на дворе, как люди говорят, а мы все на месте сидим, совсем замшели уже. Нет, чтобы новые края повидать... Да ты даже выходить наружу мне не разрешаешь!
— Рано.
— А когда будет не рано?
— Посмотрим, — загадочно заметил брат и исчез, прихватив с собой щепку, которая на самом деле была частью весла старинного корабля.
Мышонок недовольно взглянул ему вслед, и самое глупое решение пришло в его серую головенку. Довольно держать его за маленького! Он и сам может о себе позаботиться. А чтобы слова не расходились с делом, решил он отправиться на самый верх Церковной башни и не выходить оттуда пару-тройку дней; пусть брат поволнуется!
«Ишь, хранить, — ворчал он, карабкаясь по крутым переходам, — тоже мне нашел сокровище; кому вообще нужна эта развалюха? Вот посижу под крышей день... Или два. Или неделю. Он сразу поймет, что был неправ!»
Под ноги ему попалась мокрица, и, не заметив ее за своими мыслями, мышонок подскользнулся и упал.
«Мамочки», — в ужасе подумал он, ударившись бархатной шубкой о ступеньку. Он попытался ухватиться за что-нибудь, но от резкого движения его повело в сторону, прямо к провалу. Процарапав коготками по камню с неприятным звуком, он не удержался и свалился вниз. Пару раз мышонок больно ударился о стену, но падение от этого не замедлилось; наоборот, он летел куда-то дальше, все ниже и ниже, куда никогда еще не ходил: ни в одиночку, ни с братом.
Наконец он больно ударился спиной и почувствовал, что больше никуда не летит. Он лежал на чем-то очень холодном и мокром. Мышонок пощупал это что-то лапкой и удивился — оно было круглое и покрыто какими-то узорами. Какие-то волглые обрывки ткани попались под пальцы, и он брезгливо отряхнулся.
— Кто это здесь копошится? — послышался мрачный и низкий голос из темноты, и мышонок зажмурился, представив себе великана. Когда он осмелился открыть глаза, перед ним стоял старый седой крыс.
— Тебе чего тут надо, сосунок? — невежливо спросил хозяин, глядя на него сверху вниз.
Оказалось, что мышонок лежал на груде серебряных монет, в маленькой клетушке, и сверху в высоком сводчатом потолке виднелся квадрат света; похоже, именно оттуда ему довелось упасть. Мышонок долго думал, что ответить, но вместо этого нахально просипел, ужасаясь своей наглости:
— А кто вы такой, дяденька?
— Я? Я — Крыс.
— А почему вы тут живете?
— А ты почему тут вопросы задаешь? — рассердился Крыс, но все-таки сменил гнев на милость и ответил:
— Я храню здесь клад.
— А вам не одиноко?
— Есть немного, — признался тот, чуть потоптался и неожиданно присел рядом. — Тут, понимаешь, дело такое, никто об этом месте не знает почти, вот и приходится время коротать — с пауками в кости играть. Да разве эти изверги поговорят? Буркнут себе пару слов, и все.
— А чей это клад?
— О... — начал было Крыс, но подозрительно взглянул на мышонка. — А чего это ты выспрашиваешь? Никак унести хочешь? Так не получится. Отсюда только один ход есть, и ни одна монета в него не пролезет — вот так-то!
— Не сердитесь, дяденька Крыс, — попросил мышонок и потер под носом кончиком хвоста. — Меня брат не пускает никуда, я и не знал, что в нашем замке клады лежат.
— Ах вот оно как... — Крыс задумался, а затем тряхнул головой, и в голосе его появились мечтательные нотки, — Труднехонько тебе будет выбраться отсюда, путь опасный. А клад мой положили больше пятидесяти лет назад, в 1846 году, если по-человечьи считать. Как сейчас помню — был я маленьким совсем крысенышем, прятался тут от отца, и вдруг камень из стены исчезает! Я перетрусил было, да слышу голоса людские. Интересно мне было послушать, и подобрался я поближе. «Оставлю я монеты здесь, — сказал кто-то, по выговору офицер русский. — Не нести же их с собой. Через год заберу, как раз к свадьбе». Не успел опомниться, и тут меня чуть мешком не зашибло! Да тяжеленным, словно булыжниками был набит! Да ты оглянись, вот его остатки.
— И как, вернулся? — с любопытством спросил мышонок, щупая обрывок ткани.
— Нет. Уж не знаю, что случилось, но через год все русские солдаты исчезли, и привезли сюда заключенных. Вот тоска была! Голодно, холодно — и нам, и им. А от серебра этого тоже холод шел. Видно, людям здесь не по нраву стало, вот они и исчезли окончательно... Лет через двадцать, кажется. Впрочем, не помню. Помню, что пожар как-то раз был. Или два?
— Страшно было?
— Очень! Стены накалились, а металл плавился! Крыша рухнула, и вместе с ней — птичьи гнезда. О, это был скорбный день для них! Как плакали птицы над Церковной башней. Меня до сих пор пробирает дрожь, когда я вспоминаю тот день. А все из-за людей, которые плавают по реке на изрыгающих дым железных штуках...
Он осекся, прервав свой увлекательный рассказ, и вновь нахмурился, видно, вспомнив о людях что-то нехорошее.
— Так. Закрой рот.
Мышонок послушно захлопнул рот.
— Встань.
Мышонок встал.
— А теперь видишь, вон там красный камень чуть выступает? Заверни за него, там и проход увидишь. Только осторожней, а то мало ли чего...
— Спасибо, — поблагодарил мышонок и сделал книксен. Он хотел было попросить разрешения еще как-нибудь заглянуть в гости, но не решился.
Седой крыс внимательно на него взглянул, но ничего не сказал, только помахал лапой на прощание.
В проходе было сухо и темно. Пахло сеном и сырными корками, и, ободренный запахом еды, мышонок бросился вперед.
Через полчаса он выбился из сил, а еще через час — забурчало в животе, и мышонок с тоской вспомнил похлебку, которую варил его брат. Он уже представил большую ложку, которая сама неслась в его рот, и зажмурился, предвкушая приятное ощущение на языке, но внезапно врезался во что-то мохнатое.
— Ой, — пискнул он, и отстранился, рассматривая неожиданное препятствие.
В глубине шерсти внезапно открылись два глаза, и большой паук пренебрежительно взглянул на мышонка.
— Извините... — пролепетал тот. — Я нечаянно, честное слово.
Паук издал невнятный звук. Теперь уже четыре пары глаз глядели на незнакомца.
— Я заблудился, — сделал еще одну попытку оправдаться мышонок. — Знаете, я иду домой... И очень хочу есть.
Паук потер передние лапки и вздохнул. Затем внезапно развернулся и засеменил вдоль прохода. Мышонок пожал плечами и, подумав, побежал за ним.
Вскоре они попали в большую комнату, увешанную паутиной. Из паутины были сплетены стулья и столы, гамаки и гобелены, и мышонок ахнул, увидев, как солнце, проникнувшее сквозь щели в стенах, играет на этих тонких кружевах.
Множество пауков жило здесь, как огромный живой ковер, и провожатый растворился в этой безмолвной, кружащейся в паутине толпе. Мышонок растерялся и осторожно выглянул в ближайшую щель. День был в самом разгаре, и на площади у замка остановилась дорожная карета.
— Грммм, — послышалось за спиной у мышонка, и он подпрыгнул от неожиданности.
— Ой, здравствуйте, — поздоровался он с обладателем этого страшного голоса и только после этого осмелился развернуться.
Большой белый паук стоял у него за спиной, покачиваясь и опираясь на золотую трость. Белая шерсть его свисала сосульками и кое-где была заплетена в косы, с мерцающей в них золотой нитью. Паук внимательно смотрел на мышонка тремя из своих шестнадцати глаз и молчал.
— Я заблудился, — пояснил мышонок и ему, делая книксен. — Хочу домой. И есть.
— Грммм!
Точно тень, повинуясь этому повелительному тону, сверху стремительно спустился паучок, и перед мышонком появилась сушеная муха.
— Извините, но я этого не ем. Вот если бы у вас был сыр, господин, — виновато ответил тот и отодвинул угощение.
— Грммм... Привередничать в гостях нехорошо, юноша…
— Вы умеете говорить? — мышонок даже попятился от неожиданности. Почему-то он решил, что все пауки немы.
— Я очень стар, юноша, — два из трех открытых глаз паука сомкнулись, и он тяжело вздохнул, — вы даже не представляете — насколько. Я помню, как пришли сюда русские сто пятьдесят лет назад, и мой родной язык больше не звучал в этих стенах. Тогда они забрали эту землю себе... Я помню даже великий штурм, когда в 1714 году наш дом превратили в руины. Тогда я был совсем глупым, и радовался, когда после удачного выстрела в стенах появлялись пробоины, а камни падали с таким грохотом, что не было слышно истошных криков раненых. После этого крепость чинили, но она все равно стала совсем другой... Совсем другой, — он повторил дважды, как будто хотел, чтобы мышонок это как следует запомнил. — Потом уже ее перестроил тот русский, по имени Суворов. Стены, бастион, подземный канал для лодок. Не скажу, что стало хуже, юноша, но…
Пока паук рассказывал, мышонку принесли несколько крошек хлеба, изысканно наколотых на серебряные булавки, и он незаметно съел их, одну за другой.
Паук замолчал на полуслове и закрыл последний глаз.
Он сидел так долго, и, в конце концов, мышонок заволновался и окликнул его, но старый паук, так и не удостоив его взглядом, лишь махнул одной из лап и важно удалился. Вслед за ним пропала его свита, разбежавшись по щелям и трещинам среди камней... Должно быть, важной шишкой был здесь этот паук!
Уха мышонка дотронулось что-то липкое, и, запрокинув голову, он увидел, что сверху спустилась веревка, сплетенная из паутины. Он почесал в затылке и неуверенно дотронулся до нее: она тут же прилипла к лапе, и мышонка стремительно потащило куда-то наверх.
Мимо него мелькали переходы и перекрытия, какие-то существа разбегались прочь при его приближении, но сам он толком не успевал рассмотреть ничего, проносясь мимо, и, в конце концов, пришел в себя где-то под крышей.
Молчаливый паук оторвал от его лап липкую веревку и исчез в провале.
Мышонок огляделся. Низкие деревянные скаты и клочья сена вокруг, солнечный свет проникал сквозь щели, невольно ослепив его, после темноты. Дикие голуби мирно курлыкали, не заметив его появления. Странное дело! Здесь ему тоже не доводилось бывать, и он с интересом приблизился к гнездам.
— Здравствуйте! — воскликнул он, обращаясь к птицам, но те всполошились и захлопали крыльями:
— Уводите детей, прячьте яйца! Чужаки, чужаки!
— Извините...
— Молчи, молчи! Не говори ничего! Иди прочь, прочь!
— Погодите! Да выслушайте же меня!
— Хам! Берегите птенцов! Он научит их плохому!
Мышонок обиделся и отошел к краю, где между крышей и стеной зияла огромная щель. Далеко внизу шумела вода, и ветер дул прямо в мордочку. Он зажмурился, разглядывая крутой скат из камней, уходящий в воду, и всполошился только, когда рядом с ним сел огромный ворон.
Мышонок хотел было попятиться назад, но, как назло, застрял задом среди камней.
— Я тебя не обижу, — хрипло сказал ворон, пристально рассматривая его. — Что ты здесь делаешь, мой маленький обед?
— Я попал сначала к крысу, а потом к паукам, господин. Они накормили меня и привели сюда, потому что я хотел домой.
— Ну, это не твой дом.
— Да. И я не знаю, как мне туда попасть.
Зажатый камнями, мышонок чувствовал себя совсем маленьким и глупым. Да еще и горький страх подкатывал к горлу: вдруг ворон его съест, несмотря на свои уверения?
— А где ты живешь, дитя? — серьезно спросил его тот.
— В подвале дома коменданта, господин Ворон.
— А! Мой прапрапрапрадед рассказывал мне, что когда-то там было место, где держали воина по имени Йоахим фон Мицлоф. Тогда была война, очередная великая война, которая длилась тридцать лет. У него был паж, и этот мальчик все время подкармливал нас, воронов. Он бросал хлеб и приговаривал, чтобы не слышали стражники: «Выклюйте глаза шведским воинам! Так же, как сейчас клюете эту лепешку». Фон Мицлоф был почетным пленником, из древнего померанского рода. Сам король не гнушался осведомиться о нем! А как описывал мой прапрапрапрадед погребальный пир в честь Густава Второго Адольфа! Пятнадцать черных быков и столько же быков белых, пятнадцать коров было заколото и зажарено на углях. Девяносто овец было съедено на погребальном пиру, и двадцать фунтов свежайшего речного лосося. Ах, хотел бы я побывать там! Говорят, даже замковые псы лежали с набитым брюхом и осоловевшими от сытости глазами. Не то, что сейчас, когда хорошо, если поймаешь какую-нибудь мышь…
Мышонок похолодел и громко сглотнул.
— Сегодня я не слишком голоден, — добродушно заметил ворон. От его зоркого взгляда не укрылся страх мышонка, и он довольно приосанился, встопорщив перья на шее. — Не стоит бояться.
— Я не... Не боюсь, господин ворон, — пролепетал тот еле-еле. — Может быть, вы подскажете, как мне вернуться домой?
— Я редко бываю внизу, — последовал ответ, и мышонок пал духом. — Однако я знаю, кто точно может рассказать тебе, мой маленький дрожащий комок, где же ты живешь.
— Кто?
— Тот, кто был здесь с самого начала, — важно и таинственно сообщил ворон. — Он так стар, что, наверное, родственник всем этим скалам, которые стоят здесь испокон веков. Ты, наверное, слышал, как в темные зимние ночи кто-то ворочается внизу, в подвалах замка? Это Старик-Без-Имени, и уж он-то знает все.
— Он — человек?
— Не говори глупостей. Люди не живут так долго.
Мышонок зажмурился, и его внутреннему взору представилась седая тень, у которой не только имени нет, но нет и лица.
— Он — дух этого замка, вот так-то, — торжественно заключил ворон. — Поэтому, если кто тебе и может помочь, то только он.
— А как мне к нему попасть?
— Вообще-то... — и ворон внимательно посмотрел на собеседника, а затем вниз, потом еще раз на мышонка и еще раз вниз. — Пожалуй, я помогу тебе... Сегодня. Но завтра не рассчитывай на мою милость. И на пощаду тоже. Я отнесу тебя вниз, к проходу в подвал, где когда-то был тайный ход. А дальше старик сам найдет тебя.
«И съест». Эта мысль явственно показалась во взгляде мышонка, но вслух он ничего не сказал, потому что даже не представлял, как ему выбраться из этой башни самому.
— Садись мне на спину, — велел ворон, приняв молчание за знак согласия, и мышонок осмелился выползти из своего укрытия и полез на птичью спину, цепляясь изо всех сил за жесткие перья. Ворон недовольно ежился, но терпел.
— Теперь держись крепче, мой будущий обед! — насмешливо вскричал он, и мышонок приник к его спине.
Ветер встопорщил его шерстку, когда ворон взлетел вверх, и мышонка чуть было не стошнило прямо на спину своего спасителя, когда земля, небо, вода и крепостные стены поменялись местами, точно причудливая мозаика.
«Нет, полет — это не для меня», так думал он, пока длилось это странное состояние. Иногда ворон так резко уходил вниз, что в животе ёкало, и, как только они приземлились, мышонок тут же съехал со спины своего спасителя и упал навзничь, глядя прямо в небо.
— Спасибо, господин ворон... — в изнеможении поблагодарил он, и ворон обеспокоенно наклонил голову.
— Эк тебя разморило, — с непонятной интонацией произнес он, — вон там проход, прямо за тобой. А теперь беги, маленький мышонок! И помни, когда мы встретимся, я с радостью попробую на вкус твое дрожащее тельце!
Ворон щелкнул клювом, и мышонок поднялся на неверных лапах и побежал к проходу. Сзади него зашумело, солнце скрылось за тенью от крыльев ворона, и невольный спаситель-враг исчез.
В проходе было темно и холодно, и где-то вдалеке капала вода. С осторожностью мышонок скользил по крутому спуску из склизких камней, распугивая мокриц: лететь куда бы то ни было — вниз или вверх — ему больше не хотелось. Он обрадовался, когда впереди стало чуть посветлей, и убыстрил шаг.
Проход резко оборвался, и он оказался на краю стены. Под его лапами раскинулся огромный темный зал, и в середине можно было рассмотреть белеющий в темноте накрытый праздничный стол. Точно слушаясь мышонка, под его взглядом справа и слева загорелись тусклые огоньки, как будто кто-то приглашал его спуститься. Оборванные гобелены на стенах слабо шевелились от еле заметного ветерка, и мышонку казалось, будто сумрачные, вытканные на них звери бегут прямиком на него.
Идти назад было некуда, да и некогда, и он, затаивши дыхание, спрыгнул вниз, больно отбив себе ступни.
Во главе длинного деревянного стола высилось резное деревянное кресло, и за ним, на стене, висела медвежья шкура. Распяленная в грозном рыке пасть точно венчала трон, и все это было таким огромным, что мышонок опять оробел. На столе были расставлены яства и кубки, как будто хозяин ждал гостей: но на деревянных тарелках лежала пыль, а фрукты и мясо были покрыты изморозью. На лавках лежали какие-то тюки, но мышонок не успел подумать, зачем они здесь.
— Гость — в дом, счастье — в дом, — громыхнул чей-то голос под потолком, и мышонок замер, а затем на всякий случай сделал книксен, как его учила бабушка. Ведь нет ничего хуже, чем быть невежливым в гостях. Он вспомнил, как вел себя в гостях у пауков и покраснел.
— Здравствуйте, — прошептал он, и эхо подхватило его слово и понесло по залу.
— Садись и чувствуй себя как дома!
Мышонок неуверенно приблизился к столу и с трудом влез на лавку, цепляясь за ближайший тюк. Пыль набивалась ему в нос, повисала на усах, и он чихнул. Тюк был набит чем-то мягким и теплым. Подтянувшись, мышонок забрался на стол и поежился от холода.
— Я — мышонок, — сказал он и чихнул еще раз. — Добрый ворон сказал мне, что где-то здесь живет Старик-без-Имени.
— Зачем он тебе?
— Я заблудился и не знаю, как мне попасть домой. По мне соскучился мой брат... Наверное, он ищет меня и не знает, куда бежать.
Чей-то неуютный пронзительный взгляд уставился куда-то в шею мышонка, и тот вздрогнул.
— И что?
— Ворон сказал, что старик знает все, что здесь творится. Наверное, он поможет мне вернуться домой. Выведет наружу.
Голос молчал, а когда вновь заговорил, зазвучал гораздо мягче.
— Многие хотели, чтобы я вывел их отсюда, из этого зала. Некоторые из них хотят и сейчас. Оглянись! Вот эти люди, которые пытались унести сокровища нашего замка: многие из них сидят здесь много лет, и, пока я жив, им не суждено проснуться.
В ужасе мышонок оглянулся и заметил, что то, по чему он карабкался, действительно было человеком. Рука лежала на столе, обросшая пылью, и волосы, собранные в хвост, казались серыми в тусклом свете. Лица не было видно, оно пряталось в тени, но казалось, будто спящий наблюдает за ним. Все, все эти тюки когда-то были людьми, и всех их пригласили к столу так же, как и его самого.
— А разве... Разве вы можете умереть? — он взглянул наверх, стараясь отыскать, где же прячется говоривший с ним.
— Все умирает, — ответил ему Старик-без-Имени. — Время стирает нас, время стирает камни. Люди забывают себя и своих родных и разбирают старые замки, чтобы строить из них новое. Когда это случится, я останусь здесь, чтобы замерзнуть навеки, и умирать каждую зиму, и так много тысяч лет подряд.
— Но ведь можно это остановить!
— Старое должно уходить, освобождая место новому. Кто сейчас вспомнит, что творилось двести или триста лет назад в этом месте! Кому интересно знать преданья старины…
— Мне интересно! — выпалил мышонок и смутился своей внезапной искренности. Еще утром он и не подозревал о том, что столько всего происходило в его родном замке. Казалось бы, груда камней, которая построена людьми, и больше ничего!..
— Да? — с некоторым подозрением поинтересовался голос.
Белая тень отделилась от стены и медленно проплыла к трону. Там она стала плотней, и постепенно из этого облака собралась тощая фигура. На кресле сидел старик. Не был он величественным, высоким или ужасным, скорее, просто высохшим до изнеможения. Не было на нем и короны, и драгоценных каменьев. Но при этом мышонок чувствовал, что если хозяин захочет, он может обрушить потолок замка ему на голову.
— Что же ты знаешь об этом месте? — требовательно спросил старик, наклонившись к нему.
— Я знаю, что здесь были русские, — торопливо ответил мышонок. — И держали заключенных. А еще тут был Суворов, и он здесь строил. Что-то. А до этого сидел знатный человек, а после него была война... Лет через сто. И еще тут хоронили короля вместе с быками.
Старик нахмурился, но потом его лицо сморщилось, и он громогласно расхохотался. С потолка на мышонка упала штукатурка, и он согнулся и заткнул уши, чтобы не оглохнуть. Ему показалось, что спящие пошевелились, но так страшно было вглядываться в их замшелые лица, что он зажмурил глаза.
— Не бойся, — отсмеявшись, произнес тот, у кого не было имени. — Ты еще чересчур мал, чтобы понимать и помнить. Тем более, людей тебе вряд ли доводилось видеть, так?
Мышонок честно задумался, по-прежнему не открывая глаз.
— Я видел, — наконец сказал он. — В городе. Из окна. И один раз сюда приезжал какой-то, чтобы посмотреть состояние замка. У него была белая тряпка, по которой он водил пером. И он все приговаривал, что все плохо и старо. И что двадцатый век на дворе, и не место здесь этой рухляди.
— Сам он рухлядь! — рявкнул старик, и откуда-то отвалился камень, гулко упав на пол. — Как я ненавижу всех этих умников, — уже тише добавил он. — Разрушить легко, но хранить трудно. Интересно, что сказал бы бейлиф Нильс, если бы узнал, что все его труды после войны с русскими, хотят уничтожить? А тот самый Суворов? Или сам Эрик Аксельссон Тотт?
— А кто это? — осмелился спросить мышонок. Он начал переставать бояться старика-без-имени. В конце концов, тот разговаривал с ним и даже давал волю своим чувствам! А ведь они оказались так понятны и естественны.
— Эрик Аксельссон Тотт, — с чувством произнес старик, смакуя каждый слог этого имени. — Он позвал меня сюда, из старого замка Хяме. Эрик Аксельссон Тотт — знатный рыцарь из Дании, что заложил здесь первый камень в 1475 году. Как жаль, что ему не удалось увидеть, каким стало его творение! Его отец желал, чтобы Эрик, второй из его сыновей, стал священником, и тот вначале слушался его, а потом бросил университет в Падуе, чтобы вернуться на службу к своему родственнику, Карлу Кнутссону Бунде. Вначале Эрик был лишь оруженосцем, но благодаря своему уму и знаниям быстро выдвинулся. Карл Кнутссон стал королем Швеции, коронованным под именем Карл Восьмой, и трижды он был на престоле, и трижды его изгоняли прочь. Эрик Аксельссон получил за свою службу лен на границе с Русью и пригласил мастеров из Ливонии, чтобы построили этот замок. Совсем скоро после его смерти, Иван Великий пытался захватить Олафсборг, но все его попытки оказались обречены на неудачу. Помню я и черного барана, который выбежал на крепостную стену. Русские решили, что это сам дьявол пляшет у стен замка, а тогда еще шел дождь, и молнии разрезали небо. От ужаса они сняли осаду и ушли прочь, бежали, потому что никто из них не был готов встретиться с адом лицом к лицу. Из здешних рыцарей ни один не понял, откуда взялся баран, но я знал. Я знал, потому что славно повеселился тогда! Какое же веселое было время, и как я был юн в те годы! Теперь-то все уже позади, и впереди лишь обреченность.
— Может быть, не все так плохо? — осмелился заикнуться мышонок. — Ведь все можно исправить, если захотеть!
— Как можно исправить забвение? — горько поинтересовался старик, уставившись куда-то в сторону. Спрашивал он явно не у своего гостя, но тот крепко задумался.
— Ладно, не забивай себе этим голову, дитя, — наконец вздохнул он и поднялся. — Тебе пора домой. Иди ко мне, не бойся.
— Я не боюсь, — честно ответил мышонок и шагнул вперед.
Старик вновь растворился, и белое облако окутало резной трон. Львиные морды на подлокотниках исчезли в белизне, и тихо-тихо она закрывала стол, чудесные яства и незадачливых грабителей, бродивших много лет в своих снах.
Мышонок вздрогнул, как только туман дотронулся до его лап, и опять зажмурился.
Вновь его охватило ощущение полета, и голос старика-без-имени прощался с ним, и почему-то мышонку было его очень жаль.
Очнулся он на каменной брусчатке внутреннего двора, прижимаясь щекой к одному из камней. Мышонок медленно сел. Приснился ли ему этот разговор или же все было на самом деле? Знает ли брат про Эрика Аксельссона Тотта или это не более, чем выдумки? Он представил, как где-то далеко внизу грезят незадачливые грабители, и передернулся. Нет, надо домой, к брату.
Он только было поднялся на лапы, как услышал чьи-то голоса из арки, которая вела к главным воротам. Это говорили люди.
— Прошу вас, держите зонтик крепче, госпожа Акте. Ветер может вырвать его.
— Бог с ним, с зонтиком! Почему вы раньше не рассказывали мне об этом месте? Ведь я могла бы дать концерт здесь! Странно это, я была в Париже и в Нью-Йорке, в Лейпциге и Стокгольме, но тут словно сами камни говорят со мной, шепчут мне что-то, как будто когда-то я уже бывала здесь…
— Наверное, вы переутомились с подготовкой к Саломее, госпожа Акте. Творческие люди всегда подвержены впечатлениям.
— Искусство не утомляет меня... Здесь нечто другое. Я не могу этого объяснить. Просто это то место, где я всегда должна быть. Оно поет, разве вы не слышите? Оно поет о прошлом и о будущем.
— Может быть... — собеседник был осторожен. Кажется, он вовсе не хотел обидеть свою даму.
— Знаете, друг мой, а ведь я могу написать, чтобы мне разрешили здесь петь. Опера в Финляндском княжестве! Разве можно было об этом мечтать? И мне так жаль этот прекрасный замок, он совсем разваливается. Ведь ради туристов его могут восстановить, и он послужит еще много-много лет. Это сама история, история нашей земли.
— Вы так романтичны, госпожа Акте. Может быть, для начала вы желаете отобедать? В «Казино» уже заказан для вас столик.
— Да, конечно... Но от этой мысли я не отступлюсь. В конце концов, я — первая оперная певица княжества Финляндского! Должен когда-нибудь появиться и первый оперный театр. Пусть не здесь, но это место будет лишь первым к нему шагом…
Голоса затихли, но мышонок все еще сидел, затаив дыхание.
— А все-таки, — шепнул он вслух, не опасаясь, что его услышат. — Все-таки я был прав. И забвения не будет.
Откуда-то снизу послышался вздох благодарности, и, окрыленный подслушанным разговором, мышонок вскочил.
— Пожалуй, ты стал совсем самостоятельным, — заметил позже ему брат, разливая в старый наперсток дождевую воду. — Если хочешь, можешь выходить наружу. Только в лодки пока не садись. Рано тебе уезжать.
— А я и не хочу больше никуда, — заявил мышонок. — Я теперь столько всего знаю о нашем замке!
— Вот как? — отозвался его брат, и это было все, что он сказал. В конце концов, мудрость и любопытство редко уживаются вместе!
Скачать «Сказка замка Олафсборг»