[Quiterie]

Это не мое, но я не могла не )

@темы: XVII век, Европа, Шутки-минутки, Не свое

---

[Quiterie]

Название: От Змеиного ручья до Черной реки
Автор: Quiterie
Исторический период: 1840-е годы
Размер: мини, 1 531 слово
Персонажи: оригинальные (скваттеры и индейцы)
Категория: джен, гет
Жанр: Hurt/Comfort, юмор, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Сидим мы с ним, значит, беседу ведем тихонько, и тут раз — за дверью кто-то стонет, тоненько так, жалобно. Ровно котенка придавили. Старина Билл и говорит, мол, эй, Джимми, кто это там у тебя? А я ему в ответ, знать не знаю, ведать не ведаю.
И тут оно поскреблось в дверь.
Старина Билл сразу подобрался и такой важный, словно судья: не дело это, Джим. Надо посмотреть, кто это там ходит. Вдруг мертвяки какие индейские?»

...Нет, ты слушай сюда!

Сидим мы, значит, со Стариной Биллом, беседу неторопливую ведем, карты там, выпить чуть на столе стоит. Сидим у меня в хижине, пока старуха моя в отъезде, значит. Она у меня вообще женщина нрава сурового и крепкого, чуть что не по ней, так тут же вещи собирает и — раз в лодку, и к сестре. Со своей родней они мне косточки перемывать любят только так, хотя сами голытьба немытая, а гонору, как у маркизов каких. А уж ругаться они умеют! Чертям становится тошно в аду.

На чем я остановился?

А, на Старине Билле! Точно.

Только это не тот Билл, что у Лягушачьего болота живет, а тот, что в прошлом году в Нью-Йорк ездил, овец продавать. Овец-то он продал, и там же все деньги спустил, ну да речь не об этом.

Сидим мы с ним, значит, беседу ведем тихонько, и тут раз — за дверью кто-то стонет, тоненько так, жалобно. Ровно котенка придавили. Старина Билл и говорит, мол, эй, Джимми, кто это там у тебя? А я ему в ответ: знать не знаю, ведать не ведаю.

И тут оно поскреблось в дверь.

Старина Билл сразу подобрался и такой важный, словно судья: не дело это, Джим. Надо посмотреть, кто это там ходит. Вдруг мертвяки какие индейские?

Тут я его, конечно, на смех поднял, а сам про себя сижу и думаю: а если он прав, и там действительно мертвяки? Может, молитвы читать пора и саван готовить? Но если мою старуху послушать, меня не спасет, даже если Христос на землю явится, а саванов у нас отродясь не было.

Потешаюсь, а сам гляжу, Старина Билл уже за нож взялся да на дверь смотрит неотрывно, словно ждет, что засов сам с петель слетит.

Ну тут уж и я понял: нехорошо это, скулит оно за дверью и скулит, никак не умолкнет. Прямо ждешь, раз — цапнет из темноты и унесет. Вот я и взялся за ружье, к двери подхожу, а внутри все поджилки трясутся. Мертвяки там или нет, говорю, сейчас как выстрелю в задницу, кто б там ни был.

А голос у тебя, Джим, дрожит, говорит мне Старина Билл.

Я его, не при дамах будь сказано, шлю куда подальше, и он — милое дело! — даже не огрызается, представляешь? Хотя Старина Билл тот еще задира, на прошлой ярмарке выбил зуб Непоседе Джону, за то, что тот его не заметил и не поздоровался. Потом-то они пить пошли. Ясное дело, повезло им. А то могло бы быть, как у Гаррисонов с Уэйдами — три поколения друг друга перестреляли, и, если бы не судья, извели бы свой род до пятого колена. А все из-за Уэйдовской курицы, которая забежала во двор Гаррисонов, а там ее Гаррисонова собака сцапала.

Что ты говоришь?

А, да, засов!

Одной рукой отворяю засов, осторожненько так высовываю ружье наружу и говорю в темноту, сдавайтесь, мол.

А мне опять в ответ стон, но вроде слышно уже, что человек стонет. Тут я делаю знак Старине Биллу (он-то уже стол собирался опрокинуть, да только шиш ему, у меня стол к полу прибит, мало ли, в картах всякое случается) и медленно выхожу...

Что бы ты думал?

Лежит там девка индейская, вся в крови. Что за напасть? Потыкал ее ружьем, вроде не морок. Ну не морок так не морок, жалко ее стало, думаю, пусть хоть в доме помрет, индианка, конечно, да вроде не собака, как пастор говорил. Хотя пастор много чего говорит, мол, и Бог-то дает всем просящим, и горы двигать желанием можно, да вот только все горы, что я видел, они на месте. И не разбогател никто, из тех, кто пастора слушал, а там уж люди те еще, за доллар мать родную продадут, как Уитмэны пытались.

Взял ее, одним словом, и в дом перенес, на лавку положил.

Старина Билл мне говорит, мол, свихнулся ты, Джим, она же с волками бегает, в рот всякую дрянь сует. Хотя на лицо ничего так, и фигурка тоже. И взгляд у него становится масленый-масленый, аж противно.

Тут-то я его и отбрил. Да, говорю, но они не только бегают с волками, да еще и спят с ними, так, что чудовища родятся потом. А если нормальный человек с ней того-этого, так у него срамное место волосней заростет, с локоть длиной, что потом брей-не-брей, а толку ноль. Ни с бабой покувыркаться, ни облегчиться. Тут он вроде и оклемался да сразу начал прощаться, мол, дела у него дома, вспомнил, ага.

Я, конечно, весь из себя огорчился (такая игра сорвалась!), проводил его, а сам шасть домой, и гляжу на эту девку. Не пойму, то ли спит она, то ли померла уже. Накрыл ее на всякий случай одеялом из волчьих шкур, а сам с горя пить пошел. Не с ней же разговаривать.

Пил-пил, а потом как отрубило — ничего не помню! Только утром глаза разлепил, а там солнце мне прямо в лицо светит. Дверь-то я не прикрыл как следует и не запер, чурбан!

А эта спит все. И до самого вечера спала, я пару раз подходил — вроде получше ей стало, дыхание легче. Кровищей мне одеяло перепачкала — жалко его было, мочи нет!

Перед сном оставил ей воды кувшин и хлеба немного. Утром раз — и нет ничего! Ага, думаю, аппетит, значит, есть. А она все равно ни гу-гу, то ли спит, то ли делает вид. Ладно, я ж не изверг какой. Пусть, думаю, балуется, если хочет. С женщинами спорить себе дороже, взять хоть мою старуху, ты ей слово, а она тебе десять, и все ругательные.

Так и пошла у нас жизнь: она ночью бодрствует, прибирается в хижине по своему дикарскому обычаю, а я днем — на охоту хожу, по хозяйству там. На пятый день меня уже мысль сверлить начала: вот сейчас старуха моя вернется, а тут эта вертится! И другая думка скачет: а если я с ней того-этого, у меня-то не вырастет ничего не нужного, а что нужно-то не отвалится? И хочется вроде, и боязно.

На пятый день сижу уже перед сном, пеньковую трубочку покуриваю. И тут раз, стук в дверь, у меня аж сердце к горлу подскочило. Старуха вернулась!

Подхожу к двери, распахиваю ее широко, и уже думаю, что врать буду, а там вовсе и не старуха стоит, а дикарь, да весь узорами расписанный, и в прическу перьев понатыкано. Я аж попятился, ружье ищу взглядом, а он что-то на своем дикарском лопочет. Но вроде за скальпом не лезет, и убивать не собирается. Раз не собирается, то ладно, пусть лопочет.

Слушал я его, слушал, а потом устал чего-то и пошел в дом, трубка-то недокурена! И тут его как подменили, увидел девку, и к ней бросился, видно, невеста она ему. Ну и она сразу всю свою дурь отбросила, чуть ли на шею к нему не кинулась, и тоже давай лопотать.

Я, значит, трубочку раскуриваю, а он так ко мне грозно поворачивается и в мою сторону рукой тычет, а она у него на руке повисла и что-то курлыкает. Это я потом понял, что он спрашивает, не снасильничал ли я ее, и порадовался, что Бог-то беду отвел с соблазном.

Намиловались они, да и пошли прочь. Я уж не задерживал, этот-то одной рукой медведя свалил бы, не то, что меня.

На следующее утро и старуха моя вернулась, недовольная, как собака, так тут я еще раз порадовался, что вовремя все эти дикари ушли. Слово за слово, мы с ней поругались, ну и все по-старому пошло, аж на душе захорошело. Тут-то вроде и сказке конец, ан нет!

Через месяц сижу я на пороге да слушаю, что там козодой в чаще поет — вдруг имя чье-то знакомое назовет, пора к похоронам готовиться. И тут от леса тень отлепилась и ко мне — раз! Оказалось, давешний дикарь это, а в руках у него какие-то ракушки да бусины. Он их ко мне несет и кланяется, а потом на ломаном языке давай говорить, что я спас его невесту. За ней, мол, племя какое-то гналось да ранило.

Тут даже мне нехорошо стало — дверь-то я не закрыл тогда, а уж Старина Билл, если б узнал, что он по лесу, полному индейцев, домой шел, сразу бы откинулся на тот свет.

Смотрю я на него, молчу, а он продолжает. И говорит, мы решили тебе нашу землю подарить, от Змеиного ручья до устья Черной реки. Нам тут все равно не жить, мы к родичам, а тебе вот на, подарочек. Распоряжайся им как хочешь. Вот эти вот бусины да раковины — это, стал-быть, расписка наша.

Я и беру, сказать-то даже не нашелся чего, а он голову наклонил и исчез.

Ну, думаю, снова-здорово, проблем нашел себе. Хотя если земля своя, то уже и прятаться от закона не надо, как сейчас. А то приедут и начнут дурацкие вопросы задавать, почему хибару здесь построил да кто разрешил, да где бумаги на землю. Где-где. Сами знаете.

Наврал что-то старухе своей, да на следующий день в город поехал. Ехал-ехал, пошел к агенту, показал ему эти ракушки и бусины и говорю, так и так, мне тут землю индейцы подарили, от Змеиного ручья до Черной реки. А он как рот разинет и захохочет! Отсмеялся и говорит, мол, если бы каждый бродяга ко мне приходил и мусор в рожу сувал, у нас бы земли не осталось, все бы разобрали. Выгнал он меня, одним словом, вот с тех пор и сижу, заливаю горе.

А хочешь, я тебе подарю эти бусины да ракушки? Все-таки земля от Змеиного ручья до устья Черной реки на дороге не валяется, глядишь, разбогатеешь потом! А ты мне налей еще кружечку, выпью за здоровье дикарей. Хоть и ерунду подарили, а люди хорошие, пусть и индейцы.

@темы: XIX век, Свое, Рассказы, Новый Свет

---

Мода начала XIX века

[Рина Дзене]

Процесс надевания "ампирного" платья (образца 1805 года)



То, что рассказы о дамах в прозрачном муслине касались, во-первых, более раннего периода, во-вторых - только отдельных, наиболее эпатажных особ и, в-третьих, вообще сильно преувеличены - факт общеизвестный. Среднестатистические женщины, так же как и в предыдущие века, носили под платьем рубашку, корсет и нижнюю юбку. Плюс теперь еще и панталоны. Но лично для меня новость, что само платье продолжало оставаться "двухполотнищевым", не сшитым по бокам. Учитывая отсутствие фижм и карманов - какой в этом был смысл? И все еще никаких пуговиц, да...

@темы: Быт, XIX век, Европа, Культура

---

[Quiterie]

«14th October, 1741. MICHAEL MACCARTEN was indicted for assaulting Gilbert Knelham on the King’s highway, putting him in fear, and taking from him a linen shirt, value 4s.»

Если кто не знает, то тут англичане открыли архивы тюрьмы Олд Бейли с 1674 по 1913 год, и они свободны для доступа онлайн.
Кроме того, на сайте представлена интересная историческая справка о преступлениях, о наказаниях, история суда Олд Бейли, анализ пола в совершении преступлений, глоссарий и, наверное, для многих наиболее интересное: исторический Лондон и его окрестности (постройки, население, занятия жителей, увеселения, общественные места и многое-многое другое).
Сам сайт тут: www.oldbaileyonline.org/

@темы: XVIII век, XIX век, XVII век, Европа, Британия

---

[Quiterie]

Мы как-то съездили в январский выходной в Савонлинну, и на обратном пути у меня придумалась вот эта наивная сказочка. Писала я ее второпях, конечно же.
Серьезную историю крепости можно почитать здесь - www.allcastles.ru/finland/olavinlinna.html

Название: Сказка замка Олафсборг
Автор: WTF Modern Age 2014
Бета: WTF Modern Age 2014
Исторический период: 1475 — 1907 гг
Размер: миди, 4189 слов
Персонажи: звери, насекомые, духи и птицы, Айно Акте, ОМП, также упоминаются: Эрик Аксельссон Тотт, Александр Суворов, Карл Кнутссон Бунде, Иван Третий Великий, Йоахим фон Мицлоф, Густав Второй Адольф и пр.
Категория: джен
Жанр: сказка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: История замка Олафсборг (Нюшлотт, Олавинлинна)
Примечания:
автор вдохновлялся историей города Савонлинна и крепости Олафсборг, а также произведениями Ганса Христиана Андерсена и Сакариуса Топелиуса

Облака отражались в воде, а река-то была быстрая, бурная — того и гляди, засмотришься, упадешь, и унесет прочь, под мосток, да прямо к гранитным островам, поросшим соснами.

— Отчего мы живем в таком месте? — спрашивал у старшего брата серый маленький мышонок, похожий на клочок меха. — Скучно, холодно. Вот ласточки рассказывают о других краях — там солнце светит круглый год, все люди загорелые, а мышам — раздолье: и сало, и сыр, и масло, ешь — не хочу!

— Дурной ты, — отвечал ему старший брат. В лапах он держал деревянную щепку, которой когда-то пробовали масло. Ах, как вкусно она пахла! Брат был старше в два раза и по праву считал себя умней и опытней: ведь у него даже была морщина на лбу! У кого, кроме мудрецов, она появляется? — Кто же, кроме нас, хранить Замок будет?

— Чего это я дурной? — мышонок обиделся и надулся. — Не дурней тебя. Двадцатый век на дворе, как люди говорят, а мы все на месте сидим, совсем замшели уже. Нет, чтобы новые края повидать... Да ты даже выходить наружу мне не разрешаешь!

— Рано.

— А когда будет не рано?

— Посмотрим, — загадочно заметил брат и исчез, прихватив с собой щепку, которая на самом деле была частью весла старинного корабля.

Мышонок недовольно взглянул ему вслед, и самое глупое решение пришло в его серую головенку. Довольно держать его за маленького! Он и сам может о себе позаботиться. А чтобы слова не расходились с делом, решил он отправиться на самый верх Церковной башни и не выходить оттуда пару-тройку дней; пусть брат поволнуется!

«Ишь, хранить, — ворчал он, карабкаясь по крутым переходам, — тоже мне нашел сокровище; кому вообще нужна эта развалюха? Вот посижу под крышей день... Или два. Или неделю. Он сразу поймет, что был неправ!»

Под ноги ему попалась мокрица, и, не заметив ее за своими мыслями, мышонок подскользнулся и упал.

«Мамочки», — в ужасе подумал он, ударившись бархатной шубкой о ступеньку. Он попытался ухватиться за что-нибудь, но от резкого движения его повело в сторону, прямо к провалу. Процарапав коготками по камню с неприятным звуком, он не удержался и свалился вниз. Пару раз мышонок больно ударился о стену, но падение от этого не замедлилось; наоборот, он летел куда-то дальше, все ниже и ниже, куда никогда еще не ходил: ни в одиночку, ни с братом.

Наконец он больно ударился спиной и почувствовал, что больше никуда не летит. Он лежал на чем-то очень холодном и мокром. Мышонок пощупал это что-то лапкой и удивился — оно было круглое и покрыто какими-то узорами. Какие-то волглые обрывки ткани попались под пальцы, и он брезгливо отряхнулся.

— Кто это здесь копошится? — послышался мрачный и низкий голос из темноты, и мышонок зажмурился, представив себе великана. Когда он осмелился открыть глаза, перед ним стоял старый седой крыс.

— Тебе чего тут надо, сосунок? — невежливо спросил хозяин, глядя на него сверху вниз.

Оказалось, что мышонок лежал на груде серебряных монет, в маленькой клетушке, и сверху в высоком сводчатом потолке виднелся квадрат света; похоже, именно оттуда ему довелось упасть. Мышонок долго думал, что ответить, но вместо этого нахально просипел, ужасаясь своей наглости:

— А кто вы такой, дяденька?

— Я? Я — Крыс.

— А почему вы тут живете?

— А ты почему тут вопросы задаешь? — рассердился Крыс, но все-таки сменил гнев на милость и ответил:

— Я храню здесь клад.

— А вам не одиноко?

— Есть немного, — признался тот, чуть потоптался и неожиданно присел рядом. — Тут, понимаешь, дело такое, никто об этом месте не знает почти, вот и приходится время коротать — с пауками в кости играть. Да разве эти изверги поговорят? Буркнут себе пару слов, и все.

— А чей это клад?

— О... — начал было Крыс, но подозрительно взглянул на мышонка. — А чего это ты выспрашиваешь? Никак унести хочешь? Так не получится. Отсюда только один ход есть, и ни одна монета в него не пролезет — вот так-то!

— Не сердитесь, дяденька Крыс, — попросил мышонок и потер под носом кончиком хвоста. — Меня брат не пускает никуда, я и не знал, что в нашем замке клады лежат.

— Ах вот оно как... — Крыс задумался, а затем тряхнул головой, и в голосе его появились мечтательные нотки, — Труднехонько тебе будет выбраться отсюда, путь опасный. А клад мой положили больше пятидесяти лет назад, в 1846 году, если по-человечьи считать. Как сейчас помню — был я маленьким совсем крысенышем, прятался тут от отца, и вдруг камень из стены исчезает! Я перетрусил было, да слышу голоса людские. Интересно мне было послушать, и подобрался я поближе. «Оставлю я монеты здесь, — сказал кто-то, по выговору офицер русский. — Не нести же их с собой. Через год заберу, как раз к свадьбе». Не успел опомниться, и тут меня чуть мешком не зашибло! Да тяжеленным, словно булыжниками был набит! Да ты оглянись, вот его остатки.

— И как, вернулся? — с любопытством спросил мышонок, щупая обрывок ткани.

— Нет. Уж не знаю, что случилось, но через год все русские солдаты исчезли, и привезли сюда заключенных. Вот тоска была! Голодно, холодно — и нам, и им. А от серебра этого тоже холод шел. Видно, людям здесь не по нраву стало, вот они и исчезли окончательно... Лет через двадцать, кажется. Впрочем, не помню. Помню, что пожар как-то раз был. Или два?

— Страшно было?

— Очень! Стены накалились, а металл плавился! Крыша рухнула, и вместе с ней — птичьи гнезда. О, это был скорбный день для них! Как плакали птицы над Церковной башней. Меня до сих пор пробирает дрожь, когда я вспоминаю тот день. А все из-за людей, которые плавают по реке на изрыгающих дым железных штуках...

Он осекся, прервав свой увлекательный рассказ, и вновь нахмурился, видно, вспомнив о людях что-то нехорошее.

— Так. Закрой рот.

Мышонок послушно захлопнул рот.

— Встань.

Мышонок встал.

— А теперь видишь, вон там красный камень чуть выступает? Заверни за него, там и проход увидишь. Только осторожней, а то мало ли чего...

— Спасибо, — поблагодарил мышонок и сделал книксен. Он хотел было попросить разрешения еще как-нибудь заглянуть в гости, но не решился.

Седой крыс внимательно на него взглянул, но ничего не сказал, только помахал лапой на прощание.

В проходе было сухо и темно. Пахло сеном и сырными корками, и, ободренный запахом еды, мышонок бросился вперед.

Через полчаса он выбился из сил, а еще через час — забурчало в животе, и мышонок с тоской вспомнил похлебку, которую варил его брат. Он уже представил большую ложку, которая сама неслась в его рот, и зажмурился, предвкушая приятное ощущение на языке, но внезапно врезался во что-то мохнатое.

— Ой, — пискнул он, и отстранился, рассматривая неожиданное препятствие.

В глубине шерсти внезапно открылись два глаза, и большой паук пренебрежительно взглянул на мышонка.

— Извините... — пролепетал тот. — Я нечаянно, честное слово.

Паук издал невнятный звук. Теперь уже четыре пары глаз глядели на незнакомца.

— Я заблудился, — сделал еще одну попытку оправдаться мышонок. — Знаете, я иду домой... И очень хочу есть.

Паук потер передние лапки и вздохнул. Затем внезапно развернулся и засеменил вдоль прохода. Мышонок пожал плечами и, подумав, побежал за ним.

Вскоре они попали в большую комнату, увешанную паутиной. Из паутины были сплетены стулья и столы, гамаки и гобелены, и мышонок ахнул, увидев, как солнце, проникнувшее сквозь щели в стенах, играет на этих тонких кружевах.

Множество пауков жило здесь, как огромный живой ковер, и провожатый растворился в этой безмолвной, кружащейся в паутине толпе. Мышонок растерялся и осторожно выглянул в ближайшую щель. День был в самом разгаре, и на площади у замка остановилась дорожная карета.

— Грммм, — послышалось за спиной у мышонка, и он подпрыгнул от неожиданности.

— Ой, здравствуйте, — поздоровался он с обладателем этого страшного голоса и только после этого осмелился развернуться.

Большой белый паук стоял у него за спиной, покачиваясь и опираясь на золотую трость. Белая шерсть его свисала сосульками и кое-где была заплетена в косы, с мерцающей в них золотой нитью. Паук внимательно смотрел на мышонка тремя из своих шестнадцати глаз и молчал.

— Я заблудился, — пояснил мышонок и ему, делая книксен. — Хочу домой. И есть.

— Грммм!

Точно тень, повинуясь этому повелительному тону, сверху стремительно спустился паучок, и перед мышонком появилась сушеная муха.

— Извините, но я этого не ем. Вот если бы у вас был сыр, господин, — виновато ответил тот и отодвинул угощение.

— Грммм... Привередничать в гостях нехорошо, юноша…

— Вы умеете говорить? — мышонок даже попятился от неожиданности. Почему-то он решил, что все пауки немы.

— Я очень стар, юноша, — два из трех открытых глаз паука сомкнулись, и он тяжело вздохнул, — вы даже не представляете — насколько. Я помню, как пришли сюда русские сто пятьдесят лет назад, и мой родной язык больше не звучал в этих стенах. Тогда они забрали эту землю себе... Я помню даже великий штурм, когда в 1714 году наш дом превратили в руины. Тогда я был совсем глупым, и радовался, когда после удачного выстрела в стенах появлялись пробоины, а камни падали с таким грохотом, что не было слышно истошных криков раненых. После этого крепость чинили, но она все равно стала совсем другой... Совсем другой, — он повторил дважды, как будто хотел, чтобы мышонок это как следует запомнил. — Потом уже ее перестроил тот русский, по имени Суворов. Стены, бастион, подземный канал для лодок. Не скажу, что стало хуже, юноша, но…

Пока паук рассказывал, мышонку принесли несколько крошек хлеба, изысканно наколотых на серебряные булавки, и он незаметно съел их, одну за другой.

Паук замолчал на полуслове и закрыл последний глаз.

Он сидел так долго, и, в конце концов, мышонок заволновался и окликнул его, но старый паук, так и не удостоив его взглядом, лишь махнул одной из лап и важно удалился. Вслед за ним пропала его свита, разбежавшись по щелям и трещинам среди камней... Должно быть, важной шишкой был здесь этот паук!

Уха мышонка дотронулось что-то липкое, и, запрокинув голову, он увидел, что сверху спустилась веревка, сплетенная из паутины. Он почесал в затылке и неуверенно дотронулся до нее: она тут же прилипла к лапе, и мышонка стремительно потащило куда-то наверх.

Мимо него мелькали переходы и перекрытия, какие-то существа разбегались прочь при его приближении, но сам он толком не успевал рассмотреть ничего, проносясь мимо, и, в конце концов, пришел в себя где-то под крышей.

Молчаливый паук оторвал от его лап липкую веревку и исчез в провале.

Мышонок огляделся. Низкие деревянные скаты и клочья сена вокруг, солнечный свет проникал сквозь щели, невольно ослепив его, после темноты. Дикие голуби мирно курлыкали, не заметив его появления. Странное дело! Здесь ему тоже не доводилось бывать, и он с интересом приблизился к гнездам.

— Здравствуйте! — воскликнул он, обращаясь к птицам, но те всполошились и захлопали крыльями:

— Уводите детей, прячьте яйца! Чужаки, чужаки!

— Извините...

— Молчи, молчи! Не говори ничего! Иди прочь, прочь!

— Погодите! Да выслушайте же меня!

— Хам! Берегите птенцов! Он научит их плохому!

Мышонок обиделся и отошел к краю, где между крышей и стеной зияла огромная щель. Далеко внизу шумела вода, и ветер дул прямо в мордочку. Он зажмурился, разглядывая крутой скат из камней, уходящий в воду, и всполошился только, когда рядом с ним сел огромный ворон.

Мышонок хотел было попятиться назад, но, как назло, застрял задом среди камней.

— Я тебя не обижу, — хрипло сказал ворон, пристально рассматривая его. — Что ты здесь делаешь, мой маленький обед?

— Я попал сначала к крысу, а потом к паукам, господин. Они накормили меня и привели сюда, потому что я хотел домой.

— Ну, это не твой дом.

— Да. И я не знаю, как мне туда попасть.

Зажатый камнями, мышонок чувствовал себя совсем маленьким и глупым. Да еще и горький страх подкатывал к горлу: вдруг ворон его съест, несмотря на свои уверения?

— А где ты живешь, дитя? — серьезно спросил его тот.

— В подвале дома коменданта, господин Ворон.

— А! Мой прапрапрапрадед рассказывал мне, что когда-то там было место, где держали воина по имени Йоахим фон Мицлоф. Тогда была война, очередная великая война, которая длилась тридцать лет. У него был паж, и этот мальчик все время подкармливал нас, воронов. Он бросал хлеб и приговаривал, чтобы не слышали стражники: «Выклюйте глаза шведским воинам! Так же, как сейчас клюете эту лепешку». Фон Мицлоф был почетным пленником, из древнего померанского рода. Сам король не гнушался осведомиться о нем! А как описывал мой прапрапрапрадед погребальный пир в честь Густава Второго Адольфа! Пятнадцать черных быков и столько же быков белых, пятнадцать коров было заколото и зажарено на углях. Девяносто овец было съедено на погребальном пиру, и двадцать фунтов свежайшего речного лосося. Ах, хотел бы я побывать там! Говорят, даже замковые псы лежали с набитым брюхом и осоловевшими от сытости глазами. Не то, что сейчас, когда хорошо, если поймаешь какую-нибудь мышь…

Мышонок похолодел и громко сглотнул.

— Сегодня я не слишком голоден, — добродушно заметил ворон. От его зоркого взгляда не укрылся страх мышонка, и он довольно приосанился, встопорщив перья на шее. — Не стоит бояться.

— Я не... Не боюсь, господин ворон, — пролепетал тот еле-еле. — Может быть, вы подскажете, как мне вернуться домой?

— Я редко бываю внизу, — последовал ответ, и мышонок пал духом. — Однако я знаю, кто точно может рассказать тебе, мой маленький дрожащий комок, где же ты живешь.

— Кто?

— Тот, кто был здесь с самого начала, — важно и таинственно сообщил ворон. — Он так стар, что, наверное, родственник всем этим скалам, которые стоят здесь испокон веков. Ты, наверное, слышал, как в темные зимние ночи кто-то ворочается внизу, в подвалах замка? Это Старик-Без-Имени, и уж он-то знает все.

— Он — человек?

— Не говори глупостей. Люди не живут так долго.

Мышонок зажмурился, и его внутреннему взору представилась седая тень, у которой не только имени нет, но нет и лица.

— Он — дух этого замка, вот так-то, — торжественно заключил ворон. — Поэтому, если кто тебе и может помочь, то только он.

— А как мне к нему попасть?

— Вообще-то... — и ворон внимательно посмотрел на собеседника, а затем вниз, потом еще раз на мышонка и еще раз вниз. — Пожалуй, я помогу тебе... Сегодня. Но завтра не рассчитывай на мою милость. И на пощаду тоже. Я отнесу тебя вниз, к проходу в подвал, где когда-то был тайный ход. А дальше старик сам найдет тебя.

«И съест». Эта мысль явственно показалась во взгляде мышонка, но вслух он ничего не сказал, потому что даже не представлял, как ему выбраться из этой башни самому.

— Садись мне на спину, — велел ворон, приняв молчание за знак согласия, и мышонок осмелился выползти из своего укрытия и полез на птичью спину, цепляясь изо всех сил за жесткие перья. Ворон недовольно ежился, но терпел.

— Теперь держись крепче, мой будущий обед! — насмешливо вскричал он, и мышонок приник к его спине.

Ветер встопорщил его шерстку, когда ворон взлетел вверх, и мышонка чуть было не стошнило прямо на спину своего спасителя, когда земля, небо, вода и крепостные стены поменялись местами, точно причудливая мозаика.

«Нет, полет — это не для меня», так думал он, пока длилось это странное состояние. Иногда ворон так резко уходил вниз, что в животе ёкало, и, как только они приземлились, мышонок тут же съехал со спины своего спасителя и упал навзничь, глядя прямо в небо.

— Спасибо, господин ворон... — в изнеможении поблагодарил он, и ворон обеспокоенно наклонил голову.

— Эк тебя разморило, — с непонятной интонацией произнес он, — вон там проход, прямо за тобой. А теперь беги, маленький мышонок! И помни, когда мы встретимся, я с радостью попробую на вкус твое дрожащее тельце!

Ворон щелкнул клювом, и мышонок поднялся на неверных лапах и побежал к проходу. Сзади него зашумело, солнце скрылось за тенью от крыльев ворона, и невольный спаситель-враг исчез.

В проходе было темно и холодно, и где-то вдалеке капала вода. С осторожностью мышонок скользил по крутому спуску из склизких камней, распугивая мокриц: лететь куда бы то ни было — вниз или вверх — ему больше не хотелось. Он обрадовался, когда впереди стало чуть посветлей, и убыстрил шаг.

Проход резко оборвался, и он оказался на краю стены. Под его лапами раскинулся огромный темный зал, и в середине можно было рассмотреть белеющий в темноте накрытый праздничный стол. Точно слушаясь мышонка, под его взглядом справа и слева загорелись тусклые огоньки, как будто кто-то приглашал его спуститься. Оборванные гобелены на стенах слабо шевелились от еле заметного ветерка, и мышонку казалось, будто сумрачные, вытканные на них звери бегут прямиком на него.

Идти назад было некуда, да и некогда, и он, затаивши дыхание, спрыгнул вниз, больно отбив себе ступни.

Во главе длинного деревянного стола высилось резное деревянное кресло, и за ним, на стене, висела медвежья шкура. Распяленная в грозном рыке пасть точно венчала трон, и все это было таким огромным, что мышонок опять оробел. На столе были расставлены яства и кубки, как будто хозяин ждал гостей: но на деревянных тарелках лежала пыль, а фрукты и мясо были покрыты изморозью. На лавках лежали какие-то тюки, но мышонок не успел подумать, зачем они здесь.

— Гость — в дом, счастье — в дом, — громыхнул чей-то голос под потолком, и мышонок замер, а затем на всякий случай сделал книксен, как его учила бабушка. Ведь нет ничего хуже, чем быть невежливым в гостях. Он вспомнил, как вел себя в гостях у пауков и покраснел.

— Здравствуйте, — прошептал он, и эхо подхватило его слово и понесло по залу.

— Садись и чувствуй себя как дома!

Мышонок неуверенно приблизился к столу и с трудом влез на лавку, цепляясь за ближайший тюк. Пыль набивалась ему в нос, повисала на усах, и он чихнул. Тюк был набит чем-то мягким и теплым. Подтянувшись, мышонок забрался на стол и поежился от холода.

— Я — мышонок, — сказал он и чихнул еще раз. — Добрый ворон сказал мне, что где-то здесь живет Старик-без-Имени.

— Зачем он тебе?

— Я заблудился и не знаю, как мне попасть домой. По мне соскучился мой брат... Наверное, он ищет меня и не знает, куда бежать.

Чей-то неуютный пронзительный взгляд уставился куда-то в шею мышонка, и тот вздрогнул.

— И что?

— Ворон сказал, что старик знает все, что здесь творится. Наверное, он поможет мне вернуться домой. Выведет наружу.

Голос молчал, а когда вновь заговорил, зазвучал гораздо мягче.

— Многие хотели, чтобы я вывел их отсюда, из этого зала. Некоторые из них хотят и сейчас. Оглянись! Вот эти люди, которые пытались унести сокровища нашего замка: многие из них сидят здесь много лет, и, пока я жив, им не суждено проснуться.

В ужасе мышонок оглянулся и заметил, что то, по чему он карабкался, действительно было человеком. Рука лежала на столе, обросшая пылью, и волосы, собранные в хвост, казались серыми в тусклом свете. Лица не было видно, оно пряталось в тени, но казалось, будто спящий наблюдает за ним. Все, все эти тюки когда-то были людьми, и всех их пригласили к столу так же, как и его самого.

— А разве... Разве вы можете умереть? — он взглянул наверх, стараясь отыскать, где же прячется говоривший с ним.

— Все умирает, — ответил ему Старик-без-Имени. — Время стирает нас, время стирает камни. Люди забывают себя и своих родных и разбирают старые замки, чтобы строить из них новое. Когда это случится, я останусь здесь, чтобы замерзнуть навеки, и умирать каждую зиму, и так много тысяч лет подряд.

— Но ведь можно это остановить!

— Старое должно уходить, освобождая место новому. Кто сейчас вспомнит, что творилось двести или триста лет назад в этом месте! Кому интересно знать преданья старины…

— Мне интересно! — выпалил мышонок и смутился своей внезапной искренности. Еще утром он и не подозревал о том, что столько всего происходило в его родном замке. Казалось бы, груда камней, которая построена людьми, и больше ничего!..

— Да? — с некоторым подозрением поинтересовался голос.

Белая тень отделилась от стены и медленно проплыла к трону. Там она стала плотней, и постепенно из этого облака собралась тощая фигура. На кресле сидел старик. Не был он величественным, высоким или ужасным, скорее, просто высохшим до изнеможения. Не было на нем и короны, и драгоценных каменьев. Но при этом мышонок чувствовал, что если хозяин захочет, он может обрушить потолок замка ему на голову.

— Что же ты знаешь об этом месте? — требовательно спросил старик, наклонившись к нему.

— Я знаю, что здесь были русские, — торопливо ответил мышонок. — И держали заключенных. А еще тут был Суворов, и он здесь строил. Что-то. А до этого сидел знатный человек, а после него была война... Лет через сто. И еще тут хоронили короля вместе с быками.

Старик нахмурился, но потом его лицо сморщилось, и он громогласно расхохотался. С потолка на мышонка упала штукатурка, и он согнулся и заткнул уши, чтобы не оглохнуть. Ему показалось, что спящие пошевелились, но так страшно было вглядываться в их замшелые лица, что он зажмурил глаза.

— Не бойся, — отсмеявшись, произнес тот, у кого не было имени. — Ты еще чересчур мал, чтобы понимать и помнить. Тем более, людей тебе вряд ли доводилось видеть, так?

Мышонок честно задумался, по-прежнему не открывая глаз.

— Я видел, — наконец сказал он. — В городе. Из окна. И один раз сюда приезжал какой-то, чтобы посмотреть состояние замка. У него была белая тряпка, по которой он водил пером. И он все приговаривал, что все плохо и старо. И что двадцатый век на дворе, и не место здесь этой рухляди.

— Сам он рухлядь! — рявкнул старик, и откуда-то отвалился камень, гулко упав на пол. — Как я ненавижу всех этих умников, — уже тише добавил он. — Разрушить легко, но хранить трудно. Интересно, что сказал бы бейлиф Нильс, если бы узнал, что все его труды после войны с русскими, хотят уничтожить? А тот самый Суворов? Или сам Эрик Аксельссон Тотт?

— А кто это? — осмелился спросить мышонок. Он начал переставать бояться старика-без-имени. В конце концов, тот разговаривал с ним и даже давал волю своим чувствам! А ведь они оказались так понятны и естественны.

— Эрик Аксельссон Тотт, — с чувством произнес старик, смакуя каждый слог этого имени. — Он позвал меня сюда, из старого замка Хяме. Эрик Аксельссон Тотт — знатный рыцарь из Дании, что заложил здесь первый камень в 1475 году. Как жаль, что ему не удалось увидеть, каким стало его творение! Его отец желал, чтобы Эрик, второй из его сыновей, стал священником, и тот вначале слушался его, а потом бросил университет в Падуе, чтобы вернуться на службу к своему родственнику, Карлу Кнутссону Бунде. Вначале Эрик был лишь оруженосцем, но благодаря своему уму и знаниям быстро выдвинулся. Карл Кнутссон стал королем Швеции, коронованным под именем Карл Восьмой, и трижды он был на престоле, и трижды его изгоняли прочь. Эрик Аксельссон получил за свою службу лен на границе с Русью и пригласил мастеров из Ливонии, чтобы построили этот замок. Совсем скоро после его смерти, Иван Великий пытался захватить Олафсборг, но все его попытки оказались обречены на неудачу. Помню я и черного барана, который выбежал на крепостную стену. Русские решили, что это сам дьявол пляшет у стен замка, а тогда еще шел дождь, и молнии разрезали небо. От ужаса они сняли осаду и ушли прочь, бежали, потому что никто из них не был готов встретиться с адом лицом к лицу. Из здешних рыцарей ни один не понял, откуда взялся баран, но я знал. Я знал, потому что славно повеселился тогда! Какое же веселое было время, и как я был юн в те годы! Теперь-то все уже позади, и впереди лишь обреченность.

— Может быть, не все так плохо? — осмелился заикнуться мышонок. — Ведь все можно исправить, если захотеть!

— Как можно исправить забвение? — горько поинтересовался старик, уставившись куда-то в сторону. Спрашивал он явно не у своего гостя, но тот крепко задумался.

— Ладно, не забивай себе этим голову, дитя, — наконец вздохнул он и поднялся. — Тебе пора домой. Иди ко мне, не бойся.

— Я не боюсь, — честно ответил мышонок и шагнул вперед.

Старик вновь растворился, и белое облако окутало резной трон. Львиные морды на подлокотниках исчезли в белизне, и тихо-тихо она закрывала стол, чудесные яства и незадачливых грабителей, бродивших много лет в своих снах.

Мышонок вздрогнул, как только туман дотронулся до его лап, и опять зажмурился.

Вновь его охватило ощущение полета, и голос старика-без-имени прощался с ним, и почему-то мышонку было его очень жаль.

Очнулся он на каменной брусчатке внутреннего двора, прижимаясь щекой к одному из камней. Мышонок медленно сел. Приснился ли ему этот разговор или же все было на самом деле? Знает ли брат про Эрика Аксельссона Тотта или это не более, чем выдумки? Он представил, как где-то далеко внизу грезят незадачливые грабители, и передернулся. Нет, надо домой, к брату.

Он только было поднялся на лапы, как услышал чьи-то голоса из арки, которая вела к главным воротам. Это говорили люди.

— Прошу вас, держите зонтик крепче, госпожа Акте. Ветер может вырвать его.

— Бог с ним, с зонтиком! Почему вы раньше не рассказывали мне об этом месте? Ведь я могла бы дать концерт здесь! Странно это, я была в Париже и в Нью-Йорке, в Лейпциге и Стокгольме, но тут словно сами камни говорят со мной, шепчут мне что-то, как будто когда-то я уже бывала здесь…

— Наверное, вы переутомились с подготовкой к Саломее, госпожа Акте. Творческие люди всегда подвержены впечатлениям.

— Искусство не утомляет меня... Здесь нечто другое. Я не могу этого объяснить. Просто это то место, где я всегда должна быть. Оно поет, разве вы не слышите? Оно поет о прошлом и о будущем.

— Может быть... — собеседник был осторожен. Кажется, он вовсе не хотел обидеть свою даму.

— Знаете, друг мой, а ведь я могу написать, чтобы мне разрешили здесь петь. Опера в Финляндском княжестве! Разве можно было об этом мечтать? И мне так жаль этот прекрасный замок, он совсем разваливается. Ведь ради туристов его могут восстановить, и он послужит еще много-много лет. Это сама история, история нашей земли.

— Вы так романтичны, госпожа Акте. Может быть, для начала вы желаете отобедать? В «Казино» уже заказан для вас столик.

— Да, конечно... Но от этой мысли я не отступлюсь. В конце концов, я — первая оперная певица княжества Финляндского! Должен когда-нибудь появиться и первый оперный театр. Пусть не здесь, но это место будет лишь первым к нему шагом…

Голоса затихли, но мышонок все еще сидел, затаив дыхание.

— А все-таки, — шепнул он вслух, не опасаясь, что его услышат. — Все-таки я был прав. И забвения не будет.

Откуда-то снизу послышался вздох благодарности, и, окрыленный подслушанным разговором, мышонок вскочил.

— Пожалуй, ты стал совсем самостоятельным, — заметил позже ему брат, разливая в старый наперсток дождевую воду. — Если хочешь, можешь выходить наружу. Только в лодки пока не садись. Рано тебе уезжать.

— А я и не хочу больше никуда, — заявил мышонок. — Я теперь столько всего знаю о нашем замке!

— Вот как? — отозвался его брат, и это было все, что он сказал. В конце концов, мудрость и любопытство редко уживаются вместе!

Скачать «Сказка замка Олафсборг»

@темы: XVIII век, XIX век, XX век, XVII век, XVI век, Европа, Свое, XV век, Рассказы

---

[Quiterie]

Очень симпатичный 3Д-мультфильм об истории Польши

@темы: XVIII век, XIX век, XVII век, XVI век, Европа, XV век, Кино художественное

---

[Quiterie]

Еще пофлужу одеждой, потому что сейчас это мне очень актуально.

Женская одежда 1740-х годов. Британия. Подборка.

"XI: Pamela Asks Sir Jacob Swinford's Blessing" by Joseph Highmore

Дальше много больших картинок

ca. 1745 Portrait of Nancy Fortescue, wearing a dark blue riding habit, with gold frogging and cap by Thomas Hudson


Francis Hayman "David Garrick and Mrs Pritchard in The Suspicious Husband", 1747


Francis Hayman, 1742


Francis Hayman, "Portrait of George and Margaret Rogers", 1748-1750


Francis Hayman, "George Rogers and His Wife, Margaret, and His Sister, Margaret Rogers", 1748-1750


"May" from the Months of the Year 1745; London, England; Thomas Burford (1710-1774)


Portrait of Unknown Lady by George Beare (fl.1740-50)


1740-45 George Knapton (English artist, 1698–1778) Lady Throckmorton


Thomas, 2nd Baron Mansel of Margam with his Blackwood Half-Brothers and Sister, Allan Ramsay, 1742;


ca 1745-50 Lucy Ebberton by Knapton George


Thomas Frye (1710 - 1762) - Portrait of Mrs. Hibbert, when a girl


GAINSBOROUGH, Thomas, Conversation in a Park, c. 1740


Thomas (1740–1825) and Martha Neate (born 1742) with His Tutor, Thomas Needham, 1748, Sir Joshua Reynolds


Jacobite fashion. Perhaps the Hon. Anne, eldest daughter of Sir Jacob de Bouverie, 1st Viscount Folkestone ca. 1740-45 Bartholomew Dandridge


Lady Diana, Duchess of Bedford and her grandmother Sarah, Duchess of Marlborough by Maria Verelst, 1744


A Girl with a Tea Cup, by Philippe Mercier (style of), c.1740s. National Galleries of Scotland.


ca. 1741 Frances Courtenay, née Finch, wife of William Courtenay, 1st Viscount Courtenay by Thomas Hudson


"Phila Franks", Thomas Hudson, ca. 1745


"Portrait of an Unidentified Young Lady", attr. Thomas Hudson, ca. 1745


"Anne van Keppel, Countess of Albemarle", Thomas Hudson, ca. 1745;


Portrait of a Woman, Robert Feke, ca. 1748


1743 Lady Anne Campbell, Countess of Strafford by Allan Ramsay


"Portrait of an Unknown Lady, Called 'Mrs Somerville'", attr. Jeremiah Davison, ca. 1740;


"Anna Catherine Vernon, Mrs Richard Lockwood", Enoch Seeman the younger, 1741


Henrietta, Lady Jenkinson, Philippe Mercier, 1742

Заметки

Стоит различать парадные портреты знати и более повседневные, особняком - актерские (в данном случае, третья картина, хотя здесь играют современников художника), амазонки (закрытый верх по типу мужских камзолов) и костюмы для прогулок. На некоторых видно, что шляпка надевалась поверх чепчика, виден широкий крой рукавов и достаточно большой вырез рубахи. На портрете Филы Франкс виден крой корсета, расходящийся снизу (в этом веке пышность юбок достигалась количеством складок на ткани).
А Томас Хадсон усиленно сует драгоценности там, где их не было (у него свет на жемчуге падает не так, как на все остальное))

@темы: Быт, XVIII век, Европа, Британия

---

Женская одежда конца 18 века

[Quiterie]

Женская одежда конца 18 века

Платье ниже из шерстяного сукна, нижнее белье - льняное. Большинство женщин носили платье каждый день, но у многих было всего два или три. Нижнее белье каждый день не менялось. Стандарты чистоты весьма отличались от нынешних, и ванну принимали раз в неделю, зимой - реже.

Нижнее белье

Чепчик

Носить чепчик было практично и модно. Он скрывал грязные волосы, возможно, вшивые, предохранял от огня. Женщины носили чепчики и дома и вне его. На улице поверх чепчика можно было надеть другую шляпку.

Рубаха

Рубашки делались из льна и служили также ночной рубашкой. У женщины могло быть всего две или три. Рубашку носили ночью и днем, неделями или больше (особенно зимой), не стирая. Панталон и трусов не было, поэтому под рубашкой - ничегошеньки!

Чулки

Все носили чулки, заканчивающиеся выше или ниже колена. Обычно домовязанные из шерсти или льна. (Примечание: богатые дамы носили и шелковые, с вышивкой и т.д.)

Основная одежда

Корсет

Корсет - поддерживающее белье, со вставками из китового уса, дерева или тростника; использовался для поддержания осанки и создания модного силуэта. Корсет могли надевать на ребенка чуть ли не с младенчества.

Бюск

Многие женщины носили бюск впереди корсета. Бюск - деревянная планка с округлыми краями и закругленная спереди. Она защищала позвоночник и создавала модный круглый силуэт тела. Бюски были частым подарком от мужей и поклонников, часто с "автографами".

Карманы

Вшитых карманов на женской одежде не было. Обычно карман или пара привязывались на талию, прежде чем надевать верхнюю одежду. По сторонам платьев и юбок были разрезы, чтобы можно было положить что-нибудь в карман. Карманы никому не показывали, и потому в них носили очень личные и порой ценные вещи.

Нижняя юбка

Женщины в то время носили много юбок, по меньшей мере две, а иногда, когда было холодно, их количество доходило до пяти. Юбки делали из льна, шерсти, шелка или хлопка. Нижние юбки обычно из неотбеленного льна.

Туфли

У обычных женщин была одна или две пары обуви. Шили их сапожники, правая туфля и левая туфля не различались.

Выходная одежда

Платок

Чтобы продемонстрировать свою благопристойность, женщины носили платки из шелка, льна или хлопка. Без него они появлялись только на праздниках или балах, например

Платье

Это шерстяное платье "полонез". Его можно спереди сшить, некоторые женщины использовали булавки. Пуговицы на женской одежде не приветствовались.

Стеганая юбка

Шелковая юбка с модным мотивом вышивки. Ткань "Шанжан" на утке была одного цвета, на основе - другого. Это заметно в некоторых частях этой юбки: серый и розовый цвета варьируется. Подобная ткань очень красиво выглядела при свете свечей. Простегивали юбки для тепла и красоты.

Подвес для ножниц

Некоторые женщины хранили свои швейные принадлежности под рукой, используя подвес для ножниц, крепившийся к поясу или переднику. К нему можно было присоединить любое количество предметов цепочкой или лентой. Здесь - ножницы и игольница с катушечницей.

Уличная одежда

Плащ

Женщины носили плащи такого типа. Алый был очень модным цветом, и, возможно, оттуда появился образ "Красной шапочки". Подобные плащи делались из шерстяных полукругов, сшитых так, чтобы они были достаточно широкими. На многих плащах были капюшоны, чтобы защищать голову от холода.

Честно переведено отсюда: www.memorialhall.mass.edu/activities/dressup/no...
Это колониальная мода, то есть - британская мода. В Австрии, Пруссии, Франции, Испании и скандинавских странах в это время были свои особенности. Что касается десятилетия, то, несмотря на единую страну, здесь тоже есть много нюансов, если пытаться сравнивать с прочими десятилетиями. Если главный принцип одежды не менялся (предметы и порядок облачения), то очень важны мелочи: форма чепчика, рюши, прорезь для головы на рубахе, форма и длина рукава на рубахе, расход ткани на юбки, длина юбок... Разные типы корсетов, Разная одежда для богатых и совсем бедных женщин. Но обо всем этом, наверное, в следующий раз )
И да, хлопок был очень дорогой тканью, не знаю, почему в статье он фигурирует >.<

@темы: Быт, XVIII век, Европа, Британия, Колониальная Америка, Новый Свет, Не свое, Статьи

---

[Quiterie]

Эта песня посвящается Ребеллису, судя по всему ))
Лоялисты нам пишут о британской легкой пехоте, да... Песня войны за Независимость, 1778 год.



Апдейт: а вообще, чтобы не мелочится, собрала целый плейлист солдатских британских песен с XVII по XX век.

@темы: XVIII век, XIX век, XVII век, Британия, Культура, Война, Колониальная Америка, Новый Свет

---

[Quiterie]

Командные аватары на ЗФБ мы делали специально без надписей )) Именно затем, чтобы потом можно было использовать их везде и всюду. Пусть и здесь полежат. Свободны для использования!

Аватары 120х120

1	2	3	4	5
6	7	8	9	10

@темы: Свое, Графика

---

[Quiterie]

Внезапно мне напомнили про попытку реконструкции корабельного рациона, которую я делала прошлым летом.

Название: Английский корабельный рацион XVIII века
Форма: кулинария, с элементами аналитики
Категория: джен
Рейтинг: G
Размер: 9 фотографий и немного слов
Примечание: на основе статьи Philip Haythornthwaite, William Younghusband. Nelson’s Navy. Osprey Elite #048, 1993 г. в пересказе С.В.Крыжановского.

Проблема питания матросов в долгих морских походах всегда стояла на первом месте. Необходимо было учитывать множество условий: неопределенность длительности путешествия, полное водоизмещение судна и его грузоподъемность, величину экипажа, естественную порчу продуктов. О свежести пищи можно было говорить только в первые недели: потом неизбежно прогоркало масло, портился сыр, в овсяной муке заводились насекомые, а в питьевой воде — черви. Именно путем проб и ошибок был выведен нехитрый набор продуктов, подходящий для длительного плавания: сушеный горох и кислая капуста, солонина, овсяная мука грубого помола, масло сливочное и масло оливковое, сыр, сало, сушеные сливы, инжир и изюм, пиво и ром, а также неочищенный сахар.
Во время остановок (если они были) матросы занимались рыболовством и собирали свежие фрукты; некоторые корабли везли с собой скот и куриц в клетках, но последние плохо неслись в море, кроме того, у офицера, отвечающего за чистоту, появлялась дополнительная головная боль.

Мы попробовали реконструировать примерный стандартный рацион матросов: завтрак, обед и ужин.

1. Завтрак

Кок был обязан приготовить завтрак к восьми часам утра. Разнообразия не было: каша из овсяной муки с топленым салом, сухие галеты из той же овсяной муки, воды и сахара (мы добавили туда орехи для вкуса — иначе домашние отказывались их есть), чая/кофе. В определенные дни к завтраку полагался кусочек масла и сыр.

Однако запасы чая и кофе порой подходили к концу, и тогда, если питьевая вода еще оставалась, завтрак начинался с "кофе по-шотландски". Размоченный подгоревший хлеб размешивался в воде и приправлялся сахаром.

По прошествии времени в галетах заводились насекомые, поэтому часто матросы предпочитали есть их в темноте. Меньше знаешь — крепче спишь.

Такой нехитрый набор продуктов предлагается на завтрак. На сыре лежит не грязь и не песок — это неочищенный сахар.		Сахар в приближении, чтобы убедиться, что это действительно не грязь.		Кашу можно рассмотреть ближе. Подгоревший кусочек — это шкварки от сала. Вкус у такой каши весьма специфичен.

2. Обед.

По обыкновению, обед начинался в полдень и был самым основательным приемом пищи. На гарнир обычно подавали вареный горох, как основное блюдо — вареную же солонину (хотя вываривай ее — не вываривай, более мягкой она не становилась. Что ж, можно только посочувствовать тем, у кого были плохие зубы). Иногда из овсяной муки делались клецки. Они варились в общем котле, в полотняном мешочке, пропитываясь солью и ароматом гороха. Запивали это пинтой (примерно 0,56 литра) грога (наша чашка значительно меньше).

Мы попробовали тот же способ варки клецок. Надо сказать, что при наличии настолько соленого мяса солить горох и клецки вовсе не обязательно. Они приобретают очень необычный привкус (может быть, в этом виновата и овсяная мука).

Грог готовился из рома, разбавленного водой и сахаром. Современные рецепты с медом и лимонным соком совершенно не похожи на то, что было.

На сладкое часто подавались сухофрукты. По воскресеньям кок готовил мешанину: ром, толченые или молотые сухари, сухофрукты. Вся смесь запекалась в форме и нарезалась крупными кусками.

Обед. Клецки, солонина, вареный горох. В синей мисочке — сухофрукты: чернослив, инжир и немного изюма.		Выглядит не слишком аппетитно, но на голодный желудок оказалось вкусно. Особенно если заедать сухофруктами.		Основное блюдо в приближении.

3. Ужин

Ужин начинался в четыре часа. Пинта грога, сухари или галеты из овсяной муки и все та же солонина. Нам отчасти показалось, что солонину можно использовать вместо леденцов — вкус у нее долгоиграющий, а из-за твердости кусать ее не слишком приятно.

Скромный ужин. Чем не альтернатива нашему перекусу бутербродами?		Впрочем, современные бутерброды обычно без насекомых.		После этой трапезы можно было забыть о еде до следующего утра. Разумеется, если у вас не припасены где-то сухари и солонина.

@темы: XVIII век, Морской флот, Свое, Британия, Статьи

---

История в картине

[Rebellis]

Первая англо-афганская война (1838-1842) - конфликт, вызванный стремлением Великобритании обезопасить свою колонию - Британскую Индию - от возможных посягательств со стороны России и Персии. К концу 1830-х годов сложилась угроза усиления влияния этих государств в Афганистане, что было чревато началом восстания в Индии, самой ценной английской колонии. Британские власти Индии решили занять Афганистан, посадив на кабульский престол своего ставленника.

Но речь пойдет только об одном эпизоде.



"Остатки армии" (Remnants of an Army), 1879 г
Художник: Элизабет Томпсон (Elizabeth Thompson "Lady Butler")

В январе 1842 года Британская армия начала свое отступление из Кабула, к которому привело восстание Акбар Хана (сына свергнутого афганского лидера) и обильные снегопады, воспрепятствовавшие подходу подкрепления. Ближайший Британский гарнизон был расположен в Джалалабаде, в 90 милях (140 км) и путь этот лежал через горные перевалы.

6 января под командованием генерал-майора Уильяма Дж. К. Эльфинстона 4500 британских и индийских солдат в купе с 12 000 работников снабжения и гражданских лиц (в том числе женщин и детей) медленно выдвинулись в Джалалабад. Последующие семь дней их преследовали афганские племена, убивая, беря в плен, лишая оружия и немногочисленных припасов.

К 12 января колонна была сокращена до 200 солдат и 2000 человек сопровождения.

13 января помощник хирурга Уильям Брайдон въехал в Джалалабад на раненой лошади, и когда его спросили, что произошло с армией, он ответил: «Я армия».

Не смотря на серьезные ранения он, в конечном счете, выжил, а вот его конь, как говорили, упал и больше никогда не поднялся. Тем ни менее, Брайдон не был единственным выжившим - несколько сипаев, которые спрятались в горах, позже вышли к Джалалабаду. А из британских заключенных выжили: 32 офицера, более 50 солдат, 21 ребенок и 12 женщин, которые были освобождены в сентябре 1842 года.

Источники:
1842 retreat from Kabul
William Brydon
Remnants of an Army

@темы: XIX век, Война, Британская Ост-индская компания

---

[Quiterie]

Зачем-то я сначала запостила у себя, но пусть будет здесь, чтобы не потеряться, так что прошу прощения у тех, кому приходится видеть в своей френдленте дубль этого фильма.
Немецкий исторически-популярный фильм про осаду турками Вены в 1683 году. Снят неплохо, хотя турки вызывают у меня несколько вопросов (кажется, мне пора перечитывать о них). На немецком, и это его единственный минус (

@темы: Австрия, XVII век, Европа, Азия, Война, Кино документальное

---

[Quiterie]

И немного полезного:

Книга вот с таким названием: «A treatise on indigence: exhibiting a general view of the national resources for productive labour; with propositions for ameliorating the condition of the poor, and improving the moral habits and increasing the comforts of the labouring people», автора Patrick Colquhoun (достаточно известный шотландский статистик и купец, основатель "Речной Полиции" и теоретик полицейской службы до Пила), посвящена преступности и низшим классам Англии. Много статистики, рассуждений о морали и вообще достаточно любопытно. Нескольких листов не хватает (
Посмотреть и почитать можно здесь.

@темы: Быт, XIX век, Европа, Британия, Культура, Литература

---

Приглашаем на работу

[Quiterie]

Эта картина достойна укуренных мыслей ))
Авторы текста: Quiterie и Rebellis

Исходники: Шишкин Андрей "Ландскнехт"

@темы: XVI век, Европа, Свое, Шутки-минутки

---

История спички

[Рина Дзене]

РАБ, ОДЕТЫЙ СВЕТОМ

Казалось бы, банальнейшая вещь - спички. Символ дешевизны и примитивности. А в последнее время и ретроградства. Сегодня сложно представить себе, что еще совсем недавно они были хай-тэком, а за один коробок платили очень большие деньги. «Совсем недавно» - это не просто слова, учитывая, что использование огня восходит к заре человечества, а спички появилась в массовом употреблении всего лишь полтора века назад. И путь к их созданию был удивителен и извилист…



Впереди планеты всей
Имеются сведения, что первоначально спички были изобретены в Китае еще в середине прошлого тысячелетия, в период правления династии Ци. По легенде, некие придворные оказались в военной осаде и остались без огня, после чего и стали использовать палочки, покрытые серой.
Тао Гу в своей книге «Доказательства чрезвычайного и сверхъестественного» (ок. 950 года) пишет: «Проницательный человек упростил малым палочки сосны пропитав серой. Они были готовы к использованию. Осталось только тереть их на неровной поверхности. Получалось пламя, большое, как пшеничный колос. Это чудо называется «раб, одетый светом».
В 1270 спички уже свободно продавались на рынке в городе Ханчжоу.
Однако, несмотря на достаточно тесные торговые связи Запада и Востока, в Европу спички почему-то не попали. Здесь продолжали использовать кремневые огнива, хотя разжигание огня с их помощью требовало времени, известной сноровки и усилий. Ударяя сталью о кремень, высекали искру на пропитанный селитрой трут. Трут начинал тлеть, его клали на сухую растопку и раздували огонь.
Иногда вместо растопочного материала применялась сухая лучина, для лучшего горения пропитанная расплавленной серой. При соприкосновении с тлеющим трутом она вспыхивала. А от нее уже поджигали очаг. Теоретически, это можно было бы считать чем-то похожим на спичку, но, с другой стороны, лучина все еще нуждалась в «стороннем» поджигании.

Дитя ошибок и случайностей
Первым серьезным шагом к изобретению спичек стало изобретение белого фосфора, сделанное отставным солдатом из Гамбурга Хеннингом Брандтом в 1669 году. Изучая труды известных алхимиков того времени, сей господин решил получить золото. В процессе опытов, при нагревании смеси белого песка и выпаренной мочи, он случайно получил светящееся в темноте вещество, которое Брандт назвал сначала «холодным огнём». Впоследствии вещество получило название «фосфор», что в переводе с греческого означает «светоносный».


Открытие Хеннинга Брандта

В 1680 году ирландский физик Роберт Бойл (тот самый, что знаком нам по закону Бойля-Мариотта) покрыл белым фосфором небольшой листок и взял уже известную деревянную лучину с серной головкой. Он потер ее о бумагу, в результате чего вспыхнул огонь. Но, увы, ученый счел данный факт интересным лишь с научной точки зрения, а никакого выводов о возможности его полезного применения не сделал.
Только в 1805 году французский химик Шансель создал прототип современных спичек. Деревянные спички Шапселя имели головку из смеси серы, бертолетовой соли и киновари (служившей исключительно для окраски). Такую спичку зажигали или от солнечного света при помощи увеличительного стекла, или капая на нее концентрированной серной кислотой. Спички были опасными в употреблении и очень дорогими. Кроме того, головка вспыхивала так мощно, что, порой, выгорала раньше, чем успевала поджечь деревянную основу.


Футляры для хранения спичек

Немногим позже, в 1827 году, английский химик и аптекарь Джон Уокер обнаружил, что если покрыть конец деревянной палочки определенными химическими веществами и провести ей по сухой поверхности, то головка загорается. Причем, открытие свое он тоже сделал случайно, когда для опыта соединял сульфид сурьмы, бертолетовой соли, камеди и крахмала, размешивая их деревянной палочкой. На палочке образовалась засохшая капелька. Чтобы убрать ее, аптекарь и чиркнул палочкой по столу… Вскоре он выпустил спички на рынок. Первая продажа «Congreves» (так Уокер назвал новинку) состоялась 7 апреля 1827 года в городе Хиксо. Уокер даже заработал немного денег, но, будучи человеком совершенно не деловым, оформить патент не удосужился, а с удовольствием демонстрировал процесс изготовления всем желающим. Зато некто по имени Сэмьюэл Джонс, присутствовавший при такой демонстрации, сразу осознал рыночную стоимость изобретения.

Что лучше - сгореть или отравиться?
Джонс назвал спички «Lucifers» (люциферчики) и стал продавать их тоннами. Благодаря своему названию «Lucifers» быстро стали популярными, особенно среди курильщиков. Потребители ценили тот факт, что новые спички не нуждались в дополнительных гаджетах - вроде лупы, пузырька с кислотой и пр. Чтобы их зажечь, достаточно было более-менее ровной и не скользкой поверхности. Однако у «люциферчиков» был крайне неприятный запах при горении, и они очень искрили при поджигании, что часто вызывало порчу одежды или даже ожоги.
В 1832 году в житель Вены Л.Тревани предложил свой вариант покрытия спичечной головки. Оно состояло из смеси бертоллетовой соли с серой и клеем. Если такой спичкой провести по наждачной бумаге, то головка воспламеняется, но иногда это опять-таки происходило со взрывом. Поэтому изобретение Тревани было сочтено не стоящим внимания, хотя именно его идея использования специальной основы для чирканья затем получила наибольшее распространение.
В 1831 году девятнадцатилетний француз Шарль Сориа соединил смесь бертолетовой соли и серой с давним изобретением Брандта - белым фосфором. Мысль оказалась удачной, поскольку лучинки, смазанные полученным составом, легко загорались при трении о стекло, о подошву обуви, о кусок дерева - и при этом не взрывались. Юный экспериментатор хотел запатентовать своё изобретение, но за это надо было заплатить большие деньги, которых у него не имелось. Спустя год спички были вновь созданы немецким химиком Я.Каммерером.
Проблема взрывоопасности была решена, но появилась другая. Легкость возгорания фосфора была в равной степени достоинством и недостатком. Температура воспламенения фосфорных спичек всего 30 градусов. Поэтому спички Сориа-Каммерера часто загорались сами по себе и послужили причиной возникновения многочисленных пожаров.


Спичечный коробок

Более удачный рецепт зажигательной массы для изготовления фосфорных спичек, по всей видимости, придумал австриец Ирини в 1833 году. Ирини предложил его предпринимателю Ремеру, который открыл спичечную фабрику. Тогда же было решено, что носить спички россыпью неудобно. Так что на свет появился первый спичечный коробок с наклеенной внутри шершавой бумагой (пригодилась-таки идея Тревани).
Впрочем, вопрос произвольного воспламенения спичек все еще оставался открытым. Да, они больше не вспыхивали от элементарного пребывания на солнце в летний день, но могли загореться от трения друг о друга в коробке.
Кроме того, скоро выяснилось, что белый фосфор очень токсичен. Растворяя его в воде, получали сильнейший яд, которым легко можно было убить человека (помните швейковскую бабушку дезертира, которая «шаталась с цыганами и отравилась в тюрьме спичками»?). Рабочие спичечных фабрик, надышавшись парами белого фосфора, буквально за несколько месяцев превращались в инвалидов.


Спичечная фабрика

По рублю за сотню
Одновременно с распространением в Европе спички пришли и в Россию. В 30-х годах XIX века их продавали по рублю серебром за сотню. Позже появились и спичечные коробки, сначала деревянные, а затем жестяные. Причем, уже тогда на них клеили этикетки, что привело к появлению целой ветви коллекционирования - филумении. Этикетка выполняла не только информационную, но и декоративную функцию.
Спички показалось российским предпринимателям настолько прибыльным делом, что всего через какие-то 15 лет количество спичечных фабрик в стране достигло 30-ти. Государство спохватилось, в 1848 году был издан монопольный закон, разрешающий производство спичек лишь в Москве и в Санкт-Петербурге. В 1859 году закон отменили, и к 1913 году в России работала уже 251 фабрика по производству спичек.
Само русское название «спичка» происходит от слова «спица» (заостренная деревянная палочка). Изначально это слово обозначало деревянные обувные гвозди, в этом значении «спички» до сих пор существует в ряде диалектов. Спички, использовавшиеся для извлечения огня, поначалу назывались «зажигательные (или самогарные) спички».

Триумф «шведской» спички
В 1847 году австриец Антон Шретер открыл аморфный красный фосфор, который уже не был ядовит. Так постепенно началась замена белого фосфора в спичках на красный. Первым горючую смесь на его основе создал немецкий химик Бетхер. Он сделал головку спички на основе клея из смеси серы и бертолетовой соли, а саму спичку пропитал парафином. Спичка горела великолепно, единственным ее недостатком было то, что она больше не зажигалась от трения о шершавую поверхность. Тогда Бетхер смазал эту поверхность составом, содержащим красный фосфор. При трении частички красного фосфора воспламенялись, поджигали головку и спичка загоралась ровным желтым пламенем. Эти спички не давали ни дыма, ни неприятного запаха.
Изобретение Бетхера, как ни странно, вначале не привлекло внимания промышленников. Впервые его спички стали выпускать в 1851 году шведы братья Лундстремы. В 1855 году Йохан Эдвард Лундстрем запатентовал в Швеции и свои собственные спички, добавив красный фосфор в состав головки. Поэтому безопасные спички Лундстрема начали называть «шведскими».
«Шведские» спички в этом же году были представлены на Международной выставке в Париже и получили золотую медаль. С этого момента спичка начала триумфальное шествие по всему миру.


«Шведские» спички

Производство и продажа опасных для здоровья фосфорных спичек во многих странах вскоре было запрещены. Там, где промышленники отказывались переоборудовать фабрики, применяли государственные механизмы «убеждения» (так, например, в 1911 году Конгресс США установил очень высокий налог на спички, изготовленные на основе белого фосфора). И через несколько десятилетий выпуск фосфорных спичек полностью прекратился.

Золотое дно
Первыми оценили дополнительные возможности спичек американцы, разместив на этикетке коробка коммерческую рекламу. Кстати, сами американские коробки - книжкой - тоже оказались удобными и получили широкое признание. А самая ранняя из известных коммерческих реклам на спичечных коробках была создана в 1895 году и рекламировала компанию Mendelson Opera Company. Сделана она была по инициативе и даже руками самой компании. Оперная труппа приобрела у производителя спичек Diamond Match Company ящик спичечных коробков (около 100 штук), и актеры, сидя по ночам, рисовали (!) на них свою примитивную рекламу. «A cyclone of fun - powerful caste - pretty girls - handsome ward-robe - get seats early» - гласила надпись на этикетке. Сверху была фотография звезды этой комической труппы, тромбониста Томаса Лоудена с подписью «Молодой оперный комик Америки». Недавно единственный оставшийся из 100 изготовленных в ту ночь коробков был продан за 25 000 долларов.


Реклама Mendelson Opera Company на спичечном коробке

Идею быстро подхватили. Следующим клиентом оказалась пивоварня Пабст в Милуоки, заказавшая десять миллионов спичечных коробков. Затем табачный король Дюк закупил для своей рекламы уже тридцать миллионов коробков. Через мгновение Уильям Ригли - король жевательной резинки Wrigley’s Chewing Gum заказал один миллиард спичечных коробков с рекламой своей жевательной резинки. К концу Первой мировой десятки тысяч рекламодателей использовали спичечные коробки, ставшими самым популярным видом рекламы не только в Америке, но и во всем мире.


Реклама русского мороженого на спичечном коробке

@темы: Быт, Культура, Наука

---

[Quiterie]

Если кто-то интересуется незавидной ролью женщины в британской армии конца XVIII и XIX веков, а особенно женщины, которая переодевалась в юношу, то университет Небраски подготовил в цифровом виде переиздание автобиографических заметок Мэри Энн Тэлбот 1809 года: «Жизнь и удивительные приключения Мэри Энн Тэлбот под именем Джона Тэйлора».
Качество, правда, не ахти, но достаточно познавательно о судьбе баронской дочери ))
Почитать (на английском) можно здесь: digitalcommons.unl.edu/cgi/viewcontent.cgi?arti...

@темы: Быт, XVIII век, XIX век, Морской флот, Европа, Британия, Война, Литература

---

[Quiterie]

Пока тут некоторые сидят в далеких командировках, я коварно выложу эту сказочку, тем более, что мне выдали этот текст с пометкой "делай с ним все, что хочешь"

Название: Сказка о Рапире
Автор: Лукоморский первый вор
Бета: Quiterie
Исторический период: с конца XV века и до наших дней
Размер: драббл, 516 слов
Персонажи: Рапира и другие
Категория: джен
Жанр: сказка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: краткая история рапиры от появления и до наших дней
Примечания:
1. Скьявона — тип итальянского меча с широким клинком и корзинчатой гардой.
2. Стилет — небольшой кинжал с тонким, чаще граненым клинком. предназначен для нанесения колющих ударов и обычно не имеет режущей кромки.
3. Дага — кинжал для левой (в случае левши — правой) руки. Используется как дополнительное оружие при фехтовании на рапирах, а так же как быстроизвлекаемое оружие на случай внезапного нападения.
4. Пасдан — кольца, отходящие от перекрестья меча (шпаги, рапиры) для дополнительной защиты руки.
5. Рейтершверт — одноручный меч (или тяжелая шпага) со сравнительно развитой гардой, состоял на вооружении немецкой тяжелой кавалерии — рейтаров.
6. Камилло Агриппа и Рудольфо Капоферро— итальянские мастера фехтования рубежа XVI-XVII веков, авторы учебников фехтования на рапире. Названы геометрами потому, что создавали свои техники фехтования с опорой на геометрические теории и построения.

Маленькая Рапира появилась на свет в шестнадцатом веке, в большой семье европейских мечей.

Вначале, как и все в её семье, она была довольно упитанной девочкой. Не такой, конечно, как Скьявона, но уж конечно потолще этого дистрофика Стилета. А еще наша малышка с детства была остра на язык.

И с детства же маленькая Рапира начала носить модные пасданы, а иногда и контргарды.

Но, видно, плохо за ней следили родители — начала наша Рапира читать разные глянцевые журналы и упорно пытаться похудеть. Хотя, по меркам семьи, она и так была худышка — даже рубить нормально не могла! И многие над ней поэтому смеялись. Иногда её это так огорчало, что она специально тупила свои кромки — всем назло. Что поделаешь — подросток... Впрочем, смеялись от этого еще больше.

Рапире было обидно, и она стала отдаляться от остальных мечей. Не ходила с ними на войну, а предпочитала заниматься геометрией. Благо, было у кого учиться — взять хоть римского "геометра" Камилло Агриппу или Рудольфо Капоферро из Сиенны!

Но, как известно, по уму обычно провожают. Если, конечно, выживут. А встречают по одежке. И наша Рапира, как и любая девочка, начала себя украшать. А чтоб особо не обижали — еще и защищать. Стала носить разные красивые гарды — витые, ажурные, с красивым узором и богатой отделкой... Даже Скьявону переплюнула! А Рейтершверт — так вообще из ножен не вылезал. Хотя, может просто не любил драться, потому и не вылезал.

Но одной красотой сыт не будешь, не заколка. И приходилось Рапире показывать себя в драках. На войну она так и не ходила — да и нечего ей там было делать. Зато вот в городе, лунной ночью, в обществе благородных дворян... Какая девочка об этом не мечтает?

Как оказалось, годы изучения геометрии не прошли для рапиры даром и часто помогали ей в стычках с родней. Рапиру зауважали, она стала частым гостем во многих почтенных домах. Да что там домах — при дворе!

Иногда Рапире в драке помогала её подружка Дага. Очень хороший у них выходил дуэт.

Но время шло, цвет дворянства всё реже стал встречаться в уединенных местах для обсуждения Блаженного Августина, и интерес к Рапире стал угасать. К тому же, непостоянным человеческим сердцем завладели новые фаворитки.

В попытках удержать на себе взгляд Рапира всё правила и правила свою фигуру, сменила свои пышные гарды на новомодные, едва прикрывающие руку, но, чего уж греха таить, изрядно отупела.

Но, может, благодаря старым занятиям геометрией или просто от большого везения, но, казалось, позабытая и растерявшая былой блеск Рапира нашла свою нишу в изменившейся жизни — она стала тренировать бойцов. Пусть не для себя, для новых поколений, но она была нужна. А это очень важно — быть нужным. Многие из её семьи канули в Лету, а она всё учила и учила.

Но славное прошлое уличных стычек и придворных дуэлей не давало забыть себя. Рапира мечтала о битвах. Ей хотелось побед.

И тут стерва-Фортуна снова оказалась на её стороне. Когда уже почти ни кого из её предков не осталось, когда многие из её потомков ушли в небытие или стали всего лишь частью людского костюма, Рапиру снова позвали к барьеру.
Не было крови, но был азарт. Не было смерти, но была победа. И ради неё все еще стоило биться.
Рапира нашла себя в спорте.

@темы: XVIII век, XIX век, XX век, XVII век, XVI век, Вооружение, Европа, Свое, Рассказы

---

Баннеры

[Quiterie]

Баннеры дружественных сообществ. Здесь можно оставить заявку на обмен. Наши баннеры лежат тут

---

Невзгоды третьего посещения

[Дейдре]

Н.Дурова Невзгоды третьего посещения.
Это та самая Дурова, которая кавалерист-девица, но в невзгодах третьего посещения она рассказывает о том, как поехала в Петербург издавать свои мемуары. Очень интересно, хотя и несколько сумбурно. Хорошо описаны самые разные модели светской жизни, статусные игры. Отдельные реплики и жесты просто блестящие.
Вроде бы с литературной точки зрения несколько коряво, но невольно увлекаешься: текст очень живой, а характеры достоверны, несмотря на то, что глубокого изучения изучения нет - штрихи хороши.
В общем, если вам интересна повседневность русского светского общества в середине XIX века - рекомендую ознакомиться.

@темы: Россия, Быт, XIX век, Культура